Юрий Дрыгин - Десант в безвестность [Документальная повесть]

Военком отложил тетрадный листок в сторону и еще раз внимательно посмотрел на старика. Тот тоже молча уставился на него. Так они смотрели друг на друга некоторое время. Старик не выдержал и, глухо кашлянув в кулак, зло проговорил:

— Что, таким, как я, не положено?

— Почему же раньше не приходили? — задал встречный вопрос военком.

— Да все потому же, что вы, как и другие, думаете, мол, сволочь, отсиделся в плену, а сейчас — награды ему подавай!

— Но зачем же так! — возразил военком.

— Так, так! — многозначительно произнес старик. — Думаете, легко мне было сюда идти? Думаете, легко было, когда из финского лагеря меня затолкали в свой лагерь? А в чем моя вина? В том, что не убили тогда, в сорок втором, на болоте? В том, что не подох с голоду в плену? Вам, не прошедшим через все это, не понять, какая все-таки страшная штуковина — плен!

Военком растерялся, он не знал, как успокоить разошедшегося вдруг старика и что ему ответить. В душе он действительно считал: да, таким, как этот Галенко, — никаких наград! Какой он участник войны, если в самом деле отсиделся в плену. Как бы там ни было, но выжил! А многие ли из тех, двадцатого года рождения, вернулись с войны? «Но что поделаешь… Еще вчера на таких, как он, смотрели с презрением, а сегодня они — участники войны», — подумал с грустью военком. А вслух сказал:

— Вы, Александр Борисович, успокойтесь. Ваше заявление мы обязательно рассмотрим. Наведем справки, поднимем архивы и затем письменно вас известим.

Галенко продолжал сидеть.

— Вы меня извиняйте, товарищ военком, — снова заговорил он. — Все эти годы я не жил, а существовал. Для всех 9 Мая — День Победы, все на улицы выходят, а я как неприкаянный, дома сижу. Не то чтобы стыдно было, а обидно, до боли обидно! Иной черт знает где был на войне, а на пиджак понавесит всяких юбилейных медалей — и герой, а у тебя даже таких нет. Хотя не дай бог кому-нибудь из них оказаться на моем месте! Лучше быть десять раз раненным, чем сидеть в плену!

— Из десанта вы один в плен попали или еще кто? — поинтересовался у него военком. — И вообще, как все это случилось?

— Не люблю об этом рассказывать, — после недолгого молчания ответил он. — Нутром чую: что ни скажу — все равно не верят. Да ладно уж — в последний раз вам расскажу… После того как мы разгромили гарнизон, поступил приказ: возвращаться к лодкам. Было еще темно, все громко галдели, радуясь успеху. По дороге к лодкам кто-то сказал, что у нас всего двенадцать человек убитых и двое раненых. В общем, эта суматоха продолжалась около часа. И, может, именно тогда было упущено время, чтобы обойти гарнизон и идти на север. Но, видимо, никто из командиров об этом не задумывался. Неожиданно начался минометный обстрел берега. Наши лодки разбили. Потом и справа и слева нас начали теснить финны. Не знаю, кто приказал укрыться в болоте, но все бросились туда. Враг нас быстро обнаружил и открыл огонь из всех минометов, какие у него были. Что там творилось — страшно вспомнить! Меня оглушило и я потерял сознание. Очнулся от холодной воды и стал выбираться из грязи. И тут же неожиданно услышал крик. Обернулся. Невдалеке стояли с автоматами трое финских солдат. Один из них на ломаном русском языке сказал: «Мы тебя чуть-чуть не застреляй. Но ты — политрук. Вылезай, будем идти к нашему командиру». Потом я понял, почему они приняли меня за политрука: из всех десантников только я носил длинные волосы. Вероятно, они думали, что такие длинные волосы носят только политруки. В общем, привели они меня к полевому телефону в лесу, дали трубку и жестом показали, чтобы я в нее говорил. В трубке на чистом русском языке меня спрашивали: кто я, звание, какой части, сколько нас высадилось на берег, ну и еще там по мелочам. Я рассказал. После этого меня посадили в машину и привезли к этому финну, который говорил со мной по телефону. Снова он меня допрашивал: кто да что… Помню его удивленный вопрос: «Вы же были в безвыходном положении, зачем умирать?» Я подумал: все равно они меня расстреляют, и ответил, что умереть за Родину не страшно. Финн поморщился с ехидной улыбкой и махнул рукой: «Ерунда это все! В твоем возрасте надо жить. Вот возьмем да отпустим тебя сейчас к своим — думаешь, они тебя пожалеют? Приказ Сталина вашего помнишь, наверное?» Да, я знал этот приказ Сталина, и, честно говоря, не верилось мне тогда, что свои могут поступать так.

В это время в комнату ввели еще двоих наших пленных. Одного из них я знал — это был краснофлотец Суббота. Фамилия у него запоминающаяся. А вот второго не помню. Меня не возмутило, а, пожалуй, удивило, что они стали просить признать их добровольно сдавшимися. Я не знал, важно ли это или неважно, все равно ведь в плен попали. Может быть, этот финн добрым оказался, только не расстреляли нас, по лагерям отправили. Потом я попал на остров Сантахалинна, там у них была кадетская школа. Мы, пленные, строили на острове стадион. Выжил я только благодаря тому, что у меня была возможность собирать пищевые отходы — кормили кадетов хорошо, а остатки их обедов выкидывали на помойку.