Вадим Пеунов - Об исполнении доложить

Никитин отыскал кучу кукурузных стеблей, раскидал верхний слой и положил Николая Лаврентьевича.

Неожиданно из тьмы появились люди. Их было много. Подходили и подходили. А может быть, так показалось отчаявшемуся Сомову. Все вооружены: винтовки, немецкие автоматы. «Автоматами немцы полицию не снабжают, — мелькнула у Николая Лаврентьевича догадка. — Да и одеты… Есть в русских шинелях».

— Кто такие? — спросил один из подошедших, держа автомат наготове.

— А вы кто? — вместо ответа спросил Никитин, тоже вскинувший автомат.

Один из подошедших с облегчением произнес:

— А-а, русские, свои.

Это было сигналом. Готовые к бою автоматы и винтовки опустились.

— Товарищи, откуда вы?

— Из-под расстрела бежали, — ответил Никитин.

— А мы тут партизаним. Бывшие окруженцы. Нас четырнадцать человек. Пытались за Миус пробиться — не получилось.

«Товарищи… Свои…» Разве есть на свете более теплые и нужные слова!

— Это руководитель местного подполья, — показал Ярослав Игнатьевич на Сомова. — Он в тяжелом состоянии. Где его можно укрыть?

Минутное замешательство.

— Нет у нас постоянного пристанища.

— Так куда же его?

— Выберем хату почище… Ночью мы здесь хозяева.

— Как вас звать? — спросил Никитин старшего.

— Был начхимом полка. Капитан. Анатолий Анатольевич Щепкин.

Сомова подхватили на руки и понесли.

Хата на отшибе. Белые стены, фундамент сажей подведен.

Никитин долго стучал в окно. В ответ — ни звука. Капитан крикнул:

— Тетка, открывай — свои!

И только после этого загремел засов на добротной наружной двери. Вышла женщина в пальто, накинутом на нижнее белье.

— Ну, чего уставилась, приглашай в хату!

— Заходите, заходите.

— Как у вас в поселке? — спросил Ярослав Игнатьевич хозяйку. — Что говорят о партизанах?

— Разное. Листовки появлялись про то, как карателей под Ивановкой расколотили. И о молодежи писали, дескать, в Германии для нее коврыжек не напекли. Недели две тому одного полицая, из местных, в шурф сбросили. Зверь зверем был.

— Ваша работа? — спросил Никитин у капитана Щепкина.

— Есть и наша. Но как-то это все… не серьезно, что ли. Случайное. Подвернулся полицай под руку — мы его в шурф. Угадали — зверь зверем был, как свидетельствует хозяйка. Могли и ошибиться. А фрица надо давить планомерностью. Он должен бояться нас днем и ночью в лесу, в селе, в городе…

Никитин задумался.

— Чтобы планово и на страх врагам… надо объединить под общим началом и одиночек, и стихийно действующие группы, вроде вашей. Они есть! Их надо поискать. Николай Лаврентьевич, ваше мнение? Вы в подобных вопросах опытнее нас с капитаном Щепкиным.

— Если наших не найдем, придется начинать все с самого начала.

Но так он ответил скорее в силу какой-то инерции. Мысли его были заняты иным. С отчаянием взирал на свои распухшие, начинавшие синеть пальцы. «Неужели гангрена?» Но и эта догадка не расшевелила его. Гнили перебитые руки, гнила исполосованная спина, что- то внутри отбито, несносно болит поясница. «Может ли это все когда-нибудь кончиться!»

Хозяйка поставила на стол две миски с горячей картошкой.

— Умоетесь? Есть горячая вода, — предложила она и вызвалась помочь Николаю Лаврентьевичу раздеться.

Он с трудом поднялся с лавки, снял рваный ватник. А рубашку не смог: прилипла.

Хозяйка намочила тряпку в теплой воде, приложила к спине Сомова. Николай Лаврентьевич сидел у печки. Никитин, продолжая размышлять над создавшимся положением, ходил по комнате.

— Подполье должно действовать! Николай Лаврентьевич, вас знают, вам верят, за вами пойдут. Люди капитана Щепкина — первые.

Сомов промолчал.

Хозяйка сняла с него рубаху. От страха у нее затряслись руки. Николай Лаврентьевич это сразу почувствовал.

— Что, разукрасили? И жена при встрече не узнает, — горько пошутил он.

— У меня где-то марганец был, — сквозь слезы проговорила женщина.

После смерти Петра Даниловича Марфа явилась к его парализованной жене и заявила:

— Собирайся-ка, Луша, перевезу к себе. И тебе сподручнее, и мне — утеха. Нету Петра Даниловича, нечего нам с тобою делить.

Она прикатила тачку, набила ее соломой, поверх кинула тюфяк, уложила на него Лушу. Прикрыла периной и повезла к себе на окраину Ивановки. В хате поместила Лушу у окна, как та хотела: «Мой мир — что увижу, сидя на кровати».

Хата Марфы возле Разбойной балки. Никто-то сюда в ночное время не ходит, поэтому Марфа и не остерегалась, даже окна толком не завешивала. Может, на свет и пожаловали незваные гости?