Борис Егоров - Продолжение следует...

В горах своя акустика. Эхо усиливает звук.

Били по целям, по батареям у села Русский Поток, по лощинам, а когда задание выполнили, несколько снарядов послали просто на предельную дальность, как визитные карточки.

Потом, некоторое время спустя, мы были в тех местах, куда упали снаряды, посланные на предельную дальность. И очевидцы нам рассказывали, что эти неожиданные разрывы посеяли у гитлеровцев немалую панику. Они считали себя за хребтами в безопасности. И вдруг русские «прорвались»... Находившийся поблизости крупный штаб начал упаковывать чемоданы. Так что «визитные карточки» желаемое впечатление произвели.

Движется по земле маленькая частичка нашей великой армии — артиллерийская батарея. И она не только воюет. Она радуется, огорчается, удивляется.

Нас приглашали в дома и угощали обедами рабочие семьи. А в Краматорской обеды приносили даже на НП.

Наблюдательный пункт был на чердаке четырёхэтажной школы, и туда залез мальчик с ведром каши: мамка прислала, беспокоится, что мы с утра ничего не ели.

В Западной Украине, в Прикарпатье и дальше на всём пути нам, молодым ребятам, открывался новый для нас мир, и многое в этом мире казалось странным.

Странным был пейзаж — поля, поделённые на миниатюрные полоски, клинышки. Поля из разноцветных лоскутков, как одеяло бедняка.

В предгорьях, в горах и за горами мы видели проносящихся в роскошных колясках заносчивых и чванливых людей, встречали их, одетых по лондонской моде, когда они неторопливо прогуливались с собачками по улицам городов и местечек. Словно и войны не было...

И мы видели мужчин в рваных пиджаках и домотканых рубахах по колено.

Питалась эта беднота овсяными лепёшками с примесью картофельных очисток. Сама картошка на стол подавалась отдельно. Пекли лепёшки без масла — бросали тесто на железный лист. Ничего-ничегошеньки в домах таких людей нет. Бедность кричащая, орущая! Чтобы читатель точнее, ощутимее представил то, что нас тогда так удивило и поразило, приведу отрывки из писем, что писали мы домой:

9 июля 1944 года: «В домах грязь, тут и люди, тут и козы. Все стены позавешаны религиозными картинами, и на полках — статуи святых...»

22 сентября: «Сегодня мадьяры открыли сильный огонь по небольшому леску. Лесок этот от нашего наблюдательного пункта близко. Спасаясь от обстрела, цивили побежали из полуразбитого села в этот лес, а там, на опушке, их и накрыл огонь. Они не разбежались, не укрылись в канаве — стали на колени в своей первобытной одежде и подняли такой молебственный вой! До самой земли преклоняли они свои косматые головы...»

28 октября: «...остановились на полчаса на привал. Сидим со старшиной и командиром взвода, уясняем дела. А хозяева капусту рубят. Вдруг ни с того ни с сего хозяйка начинает охаживать кулаками мальчика лет тринадцати. „За что вы его бьёте?“ — спросил я. „А как же не бить? Он слуга, а не хочет работать...“ — „Из чего это видно? Он же вроде старался...“ — „Старался? Вон палец нарочно, чтобы не работать, порезал...“ Мальчишка рубил капусту и попал сечкой по руке. Рука была в крови...»

Но нас не так удивляла разница между богатством и нищетой, нас не так поражала сама нищета. Удивительно было, что бедные люди порою нам были не рады.

Спросишь: «Эта дорога идёт в такое-то село?» Отвечают: «Не знаю» или несколько пространнее: «Раньше шла, а теперь неизвестно». Плоды работы ведомства Розенберга и местных националистов. Этим тёмным, обездоленным людям внушили, что в случае прихода русских их ожидает самое страшное, что есть на свете: Сибирь и колхоз.

А я только два года назад был в Сибири и ещё не забыл вкуса сочных пельменей. И не стёрлись воспоминания о богатом ишимском базаре, где силачи-казахи с кряхтением рубят коровьи и бараньи туши, где целые ряды заняты молочным: творогом, сметаной, ряженкой, молоком топлёным и молоком «кубиками» — замороженным в формах. И это — в сорок первом и сорок втором, в войну.

В селе под Коломыей бородатый человек в домотканой рубахе, подпоясанной верёвкой, прятался от меня за деревом, полагая, видимо, что я немедленно отправлю его в Сибирь к белым медведям. И придётся тогда ему оставить свою хижину с распятиями Христа, пустую хижину на краю смрадного болота.

Очаровал нас Ужгород — уютный, чистый и зелёный, если судить по несчётному количеству деревьев! Тогда на них оставались последние листья.

Мы вошли в него с первыми частями вечером и всю ночь вели огонь: гитлеровцы контратаковали.