Олег Меркулов - Ради тебя

— А писем нет. Пишут, наверно.

Он чуть не сказал то, что в таких случаях говорят солдаты: «Может, только чернила разводят?»

Наташа открыла английский замок, внутренний, и пропустила его вперед.

— Вот мы и дома!

Игорь вытер ноги и, помедлив, переступил порог. Наташа поставила его чемодан к стене, радом с двумя чудовищными черными чемоданами, похожими на бегемотов. У чемоданов даже сбоку были ручки, как у бельевых корзин, один человек не мог поднимать такие чемоданы. Его чемодан рядом с этими бегемотами выглядел жалким. Наташа показала пальцем на блестящий паркет и объявила: «Была Матреша, Матреша умница — она все убрала. Обожди секунду». Она стряхнула туфли под вешалку, обула комнатные тапки и ушла в комнату, растопырив пальцы рук и склонив голову набок. В ее походке было очень много деловитости. Игорь, прислонившись к косяку, разглядывал бегемотов, закрытую серой плотной тканью вешалку, на вешалке оставались свободными всего два крючка, картонки-коробочки на ней, ящики за ней, накрытые ковром, паркет, зеленые, спокойных тонов обои, белоснежный потолок с двумя плафонами. После вонючей лестницы встретить за клеенчатой дверью чистоту, достаток, покой человеческого жилья было неожиданно.

Под самым потолком на крючьях висел велосипед и были увязаны три пары лыж с палками.

В той комнате, куда ушла Наташа, кто-то истошно закричал:

— Грррабеж! Грррабеж, Гаррри!

Наташа вернулась с парой новых шелковых носков.

— Сними сапоги, иди в ванную, помой ноги и переобуйся. — Из-под вешалки Наташа достала комнатные туфли и ему. — В сапогах, наверно, ужасно устают ноги.

— Это Перно? — спросил он.

В высокой конусной клетке, прибитой к стене у балконной двери, качался на трапеции попугай.

Попугай был здоровенный — не попугай, а лошадь. От розового хохла над кривым толстым клювом до конца хвоста было почти с метр. Голова, тело и крылья у этой ужасной птицы были зеленые, а клюв красный. Крайние перья на хвосте и в крыльях тоже были красные, а глаза светились желтым, как у кота. Под клеткой на блестящем паркете валялась шелуха от семечек, крошки хлеба, зерна кукурузы, пшеницы, еще какие-то зерна.

— Старпом дрянь! — объявил попугай и, кувыркнувшись вперед, повис на трапеции вниз головой. — Жри гарнир!

— Ай-я-яй! — сказала попугаю Наташа. — Разве так надо радоваться? Стыдно, Перно. Стыдно.

Перно раскачался как следует, взмахнул крыльями, зацепился клювом за прутья, выпустил из ног трапецию и повис на клетке.

— Это гррр-абеж!

Игорь подошел поближе.

— Нравится? — спросила Наташа.

— Не очень. Где ты его взяла?

— Кррранкен, бррратцы! — заорал Перно. — Крругом крррабы. Бррросай кррруг!

— Ты привыкнешь, — сказала Наташа и, подсыпав попугаю еды и сменив воду, рассказала, что Перно попал к ней по случаю, с торгового корабля, так как заболел чем-то и умирал. Наташа его выходила, таская по знаменитым ветеринарам, а может, он и сам выздоровел.

Перно, цепляясь за поперечные медные прутья клетки, лазил по ее стенкам и распалялся все больше:

— Прррямо на борррту! Трррах-таррра-рррах! Ко-ррроль тррреф! Жррру черррвей! Жаррреную рррыбу! Баккарррди! Баккарррди! Баккарррди! Брррамапутррра! Ррруку, старррик! Не сёрррбай!

Голос у Перно был пронзительный, скрипучий. Звук «р» он растягивал, как если бы этот звук был его любимым.

— Это он радуется, — объяснила Наташа. — Столько дней он был один! Представляешь? Перно, Перноша, Перношечка, — позвала она и, сунув палец за прутья, пощекотала попугаю бок.

— Черррт поберрри! — ответил ей Перно и, предложив: — Всхрррапнем, дррруг? — вспрыгнул на трапецию, кувыркнулся и снова повис вниз головой.

— Здорово он у тебя радуется, — сказал Игорь. Наташа, немного обидевшись, ушла умываться.

Черев полчаса он сидел в кресле-качалке у распахнутой двери на балкон. Ноги его в этих шелковых носках лежали на низкой резной скамейке, обитой желтым сукном. Рядом со скамейкой стояли комнатные туфли с толстой войлочной стелькой. В таких туфлях ногам всегда сухо, чисто и мягко.

Он то смотрел на пыльный бульвар, на серые громады зданий по его сторонам, на вечернее небо, тусклое от гари, которая всегда висит над большим городом, на торопливых прохожих, то оборачивался и разглядывал комнату.

Комната была светлая и большая, но вещи скрадывали ее величину. Посреди комнаты стоял стол на шести ножках. За этот стол можно было усадить два десятка человек, но стульев около него была всего дюжина. Они были задвинуты под стол до спинок. Зеленая шелковая скатерть тяжело спускалась со стола, касаясь золотистыми кистями сидений стульев. Над кистями были вышиты красные драконы, драконы гнались друг за другом, на складках, где они изламывались, драконы казались живыми.