Станислав Славич - Три ялтинских зимы [Повесть]

— Все на месте. Просто дело очень важное и провернуть его надо понадежнее. — Подмигнул, еще раз успокаивая: — Чтоб комар носа не подточил. Расстегнул брючный ремень и вытащил спрятанный под рубашкой плоский сверток. Вынув, вздохнул с облегчением и даже улыбнулся:

— Теперь можно и сесть. А то будто аршин проглотил. Спрячь это получше и будем говорить. По величине сверток больше обычных, тех, в которых были прокламации, а на ощупь в нем тоже бумага… Чистов вышел в прихожую и спустя минуту вернулся — уже. без свертка.

— Значит, так, — сказал Гузенко. — То, что я принес, разделишь на три части: десять штук, двадцать и двадцать. Десять штук спрячь до особого распоряжения.

— Лукич еще раньше заметил, что Чистову нравятся такие военные слова, и сам, говоря с ним, с удовольствием употреблял их. — И чтоб кроме тебя никто их пока не видел. Это очень важно. Понял? Остальные две пачки отдашь своему парню-шоферу. Одну пусть оставит в Симферополе — пароль и адрес прежние. А другую может сам раздать, кому найдет нужным. Но не в Ялте. Все ясно? Чистов кивнул.

— Откуда товар, шофер знает? На этот вопрос можно было и обидеться: Гузенко вроде бы перепроверяет его.

— Он не спрашивал, я молчу — откуда ему знать?..

— Когда должен ехать?

— Послезавтра.

— Это что у нас будет?

— Среда.

— Годится. Как только уедет, дай знать — убери с окна в мастерской примус. Я загляну в четверг в это же время. И не забудь о примусе. Пускай это и дальше будет сигналом. Если он на окне — заходить не надо.

— Сделаем, — сказал Чистов, — все сделаем.

— Как дочка?

— Растет.

— Ну, я пошел.

— До встречи, — сказал Чистов.

— До четверга, — еще раз напомнил Гузенко.

Уходя порожнем, он повеселел: все шло пока нормально.

Казанцев в это солнечное утро поплелся на работу.

С удивлением вдруг обнаружил, что уже отцвел миндаль и цветет алыча; на вершинах гор еще прочно лежал снег, но обращенные к морю южные склоны по-весеннему переменились — коричневые пятна лиственных лесов свежо и нежно зазеленели, и на этом фоне померкла еще недавно казавшаяся яркой зелень сосновых массивов.

Однако отнюдь не прелесть этой свежей зелени его занимала, а мысль о том, что наступает пора, когда «каждый кустик ночевать пустит». При нынешней фронтовой обстановке в лесах непременно должны оживиться, если они еще оставались, или появиться вновь партизаны. Наверняка уже сейчас карты Крыма опять лежат на столах в генеральных штабах — события перемещаются сюда, и к этому надо быть готовым…

Как всегда, когда шел по набережной, Казанцев замедлил шаг у дерева, на котором немцы повесили в первую военную зиму семью Горемыкиных. Глянул на загороженную со стороны моря стальными сетями гавань. У пострадавшего от бомбежек, зиявшего проломами мола стоял под разгрузкой итальянский военный транспорт. Да, пока Крым — глубокий вражеский тыл, но долго ли так будет?..

Идти пришлось через весь почти город. Устал.

— Живой? — с простодушной радостью встретил его Сериков.

— Как видишь, Фролович. Они работали вместе: Казанцев резал и вставлял стекла, а Сериков закрывал окна светомаскировочными щитами.

— Мартышкин труд, — посмеивался Казанцев, глядя на эти щиты.

— Чего ты? — недоумевал Павел Фролович.

— Напрасным трудом заставляют тебя немцы заниматься.

— А тебя?

— Я работаю для своих, — все так же посмеивался Казанцев. — Застекленные окна и нашим послужат, а светомаскировка будет ни к чему. На растопку пойдут твои щиты.

— Что-то больно шустро ты настроился. Щитов мне не жалко, только наши-то где?

— Под Таганрогом. Ростов заняли.

— Это хорошо, хотя Ростов уже сколько раз переходил из рук в руки. Ростов еще не показатель. Когда здесь наши будут?

— Зависит от направления главного удара.

— Видишь! Нашим выбить их еще из Новороссийска надо…

— Да ты что — вроде радуешься, что щиты немцам служить будут? — деланно удивился Казанцев и вконец смутил этим Серикова. Тот даже рассердился:

— Лишнее говоришь, Андрей Игнатьич. Я просто правде в глаза гляжу.

Работали не спеша, благо причина всегда наготове: нет материалов. Чтоб получить рейки для щитов, приходилось вручную распускать доску. Это требовало сил, а где их взять на оккупационных харчах?

И дальнейший разговор тоже был о харчах. С неделю назад Павел Фролович как-то сказал, что надо бы похлопотать о пропуске и сходить за перевал, обменять где-нибудь в селе остатки барахлишка на зерно или муку. Сказал, даже не думая, что это может заинтересовать приятеля. А Казанцев заинтересовался и не то посоветовал, не то попросил (эта вечная его уклончивость!):