Станислав Славич - Три ялтинских зимы [Повесть]

— Ничего не пойму, Кузьма Семенович. Со вчерашнего дня холод идет, а в камерах тепло. Может, от бомбежек появились трещины?

Дьяков все понял. Стали искать трещины в трубопроводе и, конечно, повредили термоизоляцию. А ее — Чистов это знал — у немцев не было. Провозились несколько дней, и холодильник окончательно вышел из строя.

Между тем Дьяков в тюрьму больше не вернулся. Его трудолюбие и усердие понравились. Назначили на массандровскую подстанцию. Забегая вперед, скажем, что за время оккупации ему дважды удавалось вывести подстанцию из строя — спускал масло, и трансформатор сгорал. Это было рискованно, но на войне всюду риск. Выполнял Кузьма Семенович и другие задания подполья.

Он так и остался под началом Чистова. Инженер в подчинении простого рабочего, но оба принимали это как должное. Подпольная борьба диктовала свою систему взаимоотношений. Впрочем, не так ли бывало и на фронте? Дед-солдат и безусый мальчик-взводный… Война все перекроила на свой лад. Андриан Иванович был, правда, ненамного моложе Дьякова.

Чистов, Меркулов, Дьяков… Их отношения длились десятилетиями, вынесли все, что может выпасть на долю человеческих отношений. И, наверное, это было прежде всего благодаря Чистову. Никогда не произносил слов о верности и дружбе, но был несокрушимо верен и надежен. Обладал удивительным чутьем на людей. В подполье оно необыкновенно обострилось и ни разу не подвело. Сейчас, когда и для Андриана Ивановича и для его друзей все, буквально все осталось позади, когда они живут только в документах, фотоснимках, письмах, воспоминаниях, об этом можно говорить с абсолютной уверенностью.

Сегодня ясны нам и те мерки, которыми он ценил людей. Скажем, старик Трофимов был для него, пожалуй, слишком пестрой птицей. И потом — зачем ему этот старик? А приемыша трофимовского — Степу сразу выделил, положил на него глаз. Парень нетороплив, скуп на слова и притом ловок. До войны поработал шофером, слесарничал и теперь томился без дела. Наверное, поэтому и стал захаживать в мастерскую соседа.

Степан — по имени русак, а в облике что-то монгольское.

— Ты из Забайкалья, что ли?

Небрежно кивнет в ответ — слова из парня не вытащишь.

— И с дедом своим там познакомился? Морщится недовольно: какой он тебе дед?

— Принес бы почитать что-нибудь. У вас же там книг навалом…

Глянул чуть ли не высокомерно: «навалом» — разве можно так говорить о книгах? А книжку почитать принес. Необычную книжку. Удивился и о многом задумался тогда Чистов. Спросил:

— Сам выбирал?

— Нет.

— Он? — Дедом назвать на этот раз не решился. Степан молча кивнул.

Книга была знакомая, называлась — «Чапаев». Но на обложке с внутренней, чистой стороны было написано: «Соратнику по оружию, чапаевцу Михаилу Васильевичу Трофимову с глубоким уважением от автора. Дм. Фурманов».

Вот так.

Итак, сначала мы услышали о ялтинском книголюбе. Потом узнали, что родом он уральский казак — закончив юнкерское училище, стал офицером, служил где-то на Дальнем Востоке, в 1902 году отправился в Эфиопию… Зачем?

Сам он спустя много лет на анкетный вопрос о своих занятиях тех лет ответит: «Составление естественно-исторической коллекции в Центральной Африке». Расплывчато, может быть, даже уклончиво… Но бог с ним — мы знаем, что круг интересов Михаила Васильевича Трофимова был гораздо шире.

А как он попал в Эфиопию? Это тоже известно: по паспорту, выданному Самарским губернатором 29 октября 1902 года, — так писал поверенный в делах Чемерзин. Но вот незадача: другой российский поверенный в другом документе пишет: «В числе русских подданных… в Эфиопии находится именующий себя хорунжим Уральского казачьего войска некто Трофимов… Документов о личности не представил».

Это из архива Министерства иностранных дел. А Куйбышевский (Самарский) областной архив сравнительно недавно сообщил, что, по имеющимся данным, выдача М. В. Трофимову заграничного паспорта не подтверждается…

Что из этого следует?..

Вопрос — ответ, вопрос — ответ, вопрос… Заминка. Как в пинг-понге. Да есть ли в этом какой-нибудь смысл? Нужно ли это копание?

Чаще всего такие мысли приходят в голову при очередной заминке. А смысл в этом есть. Вот, к примеру, что следует из неясности с трофимовским паспортом. Из нее следует новый, похожий скорее на предположение вопрос: а не пришлось ли в свое время Михаилу Васильевичу попросту бежать из России? Но тогда опять: почему? зачем?