Станислав Славич - Три ялтинских зимы [Повесть]

Какого-нибудь одного куска этой жизни в несколько лет или хоть в несколько месяцев другому хватило бы, чтобы бросить яркий свет на весь его долгий путь от колыбели до самой смерти. А у Трофимова она вся состояла из множества таких кусков.

Если брать только канву его жизни, может сложиться впечатление о существе отчаянном и бесшабашном. Но Трофимов таким не был. Это верно — он был отважен и любознателен, однако он же был добр до чувствительности (женщины это сразу замечали), мягок (а это бросалось в глаза начальству) и, увы, отнюдь не честолюбив.

Замечали ли вы, что наше отношение к человеку точнее всего проявляется в воспоминаниях? Все уже отстоялось, несущественное отсеялось — можно подвести итог. Этот маленький, лысый старик, раздражающе пунктуальный, вспыльчивый, а следовательно, иногда и несдержанный, большинству знавших его вспоминается в эдаком романтическом ореоле. Само по себе это прекрасно, и тут вы поверите мне, но все же хочу подтвердить свою мысль, приведу пример.

Письмо, которое вы сейчас прочтете, адресовано все тому же неутомимому Александру Ивановичу Анушкину.

«Вот скоро год (в апреле 71-го) мы получили от Вас письмо. Письмо очень дорогое для нас и интересное. Но вся беда в том, что я в то время лежала дома и тяжело болела. Лежала и перечитывала и опять читала и думала, что, если поправлюсь, то пойду к одному старому уральскому казаку Бескову Ивану Афанасьевичу, который хорошо знал М. В. Трофимова, или, как я привыкла называть его с детства, — дядю Мишу. Он хорошо его знал с малых лет и по воинской службе, и по рассказам земляков, как человека смелого, находчивого, с очень интересно сложившейся жизнью. К нему, этому казаку Бескову, мечтали идти с дочкой Женей, чтобы ничего не пропустить и все записать. Женя очень интересуется историей войска казачьего и даже помимо основной работы водит экскурсии по го- поду и краю. Но пока я болела и выздоравливала, Иван Афанасьевич умер. Ну, а я лично знаю мало, однако решила написать, что помню из рассказов моей мамы Леониды Пименовны Шапошниковой.

Дядя Миша любил мою маму, дружил с ней и часто писал ей подробные письма из Абиссинии. Мама читала их мне и брату Сереже (старшие братья были на военной службе). В письмах всегда были открытки, виды и любительские фотографии из его быта. Накопился целый ящик этих писем и снимков. Все это пришлось бросить, когда мы после гражданской войны бежали в Туркестан от голода. Вернувшись через несколько лет, не нашли ни вещей, ни писем, ни карточек, ни даже дома…

Мама очень много рассказывала о дяде Мише, но почти все я забыла, а о нем осталось впечатление чего- то сказочно-геройского, как миф, как легенда. Брат Сережа всегда мечтал быть таким смелым, как дядя Миша.

Рассказы мамы о том, как он попал в тюрьму, я помню смутно: то ли он убил в городе полицейского, за что его посадили в тюрьму, и он, боясь большего наказания, убежал за границу, или арестовали за какие-то политические дела, да он в тюрьме убил надзирателя — вот это у меня спуталось… В Абиссинии он был с Любочкой, женой.

Во время гражданской войны, когда после бесконечных сдач города то белым, то красным, власть наконец была установлена, упрочена частями Чапаева, был объявлен приказ для населения: сдать в трехдневный срок все виды оружия, вплоть до патронов, а после истекшего срока будут обыски, и если найдут хоть патрон, будут расстреливать на месте. Мама не поверила в такую строгость и не сдала очень красивую именную шашку, которой был награжден за отличие кто-то из братьев. Она лежала на дне казачьего сундука. После срока сдачи мы нашли на чердаке и штык от винтовки.

Мама боялась строгого приговора, но как-то приходит радостная: услышала, что вернулся из Абиссинии Михаил Трофимов и занимает большой пост красного командира. Мама разыскала его, он обещал в тот же день нам помочь. Потом часто мы ходили к дяде Мише. Заходил и он к нам со своей женой Любочкой…

Дядя Миша был высокого роста, стройный, ловкий. Лицо правильное, красивое, с черными глазами. Вообще у него был вид и облик видного уральского казака…

Как-то мама пришла в слезах и рассказала о несчастье, случившемся у дяди Миши. Погибла его жена Любочка…

Больше я дядю Мишу молодым и сильным не видела. Любочку похоронили, а его перевели куда-то далеко с военной частью. В пути где-то в деревне, расставляя по квартирам своих бойцов, он наткнулся на тяжелую картину: в маленькой избе за занавеской лежала тяжко больная туберкулезом девушка 16 или 17 лет. Дядя Миша распорядился, чтобы ее родителям привезли дров, продуктов и лекарств. Девочке стало лучше, а когда они, военные, стали уезжать, то она и родители стали плакать и просить его, чтобы он устроил ее где-нибудь в больнице. Он решился взять ее с собой до ближайшего крупного города. Но когда он говорил ей, что устроит ее в больницу, она горько плакала. И так он ее жалел и вез с собой до места, где остановился.