Станислав Славич - Три ялтинских зимы [Повесть]

Хозяев прогнали, просторные, на весь этаж апартаменты для одной семьи превратились в коммунальные квартиры с примусами, керогазами, бельевыми веревками вдоль коридора…

Мы смотрели и любовались, а люди с радостью уходят отсюда в прозаические, скучные дома с центральным отоплением, газом, изолированными квартирами.

Дом № 11 по улице Кирова (бывшей Аутской) — тоже один из таких старых особняков. Трофимовы жили наверху, заняв часть бывших барских покоев; Чистовы скромно устроились в полуподвале, где до революции была, по-видимому, дворницкая. Подвал имел неоценимое преимущество — собственный, отдельный выход, который находился в дворовом закутке. При желании в этот закуток можно было проникнуть с разных сторон.

…Города меняются. Когда Андриан Иванович Чистов приезжал в Ялту последний раз, его поразили перемены в старом торговом районе, который издавна назывался почему-то «Цепи». Деловая суета отхлынула. Переместилась автостанция. Следа не осталось от продуктовых складов напротив рынка, да и сам рынок, говорят, скоро снесут, чтобы построить не то цирк, не то высотную гостиницу. На месте складов разбили газон, посадили несколько кустов и деревьев — будто ничего здесь и не было.

Чистов приехал, чтобы навестить старых друзей, но многих из них тоже уже не было. Отправляясь сюда, он знал, что их уже нет, но почему-то думалось, что здесь он хоть ненадолго, а станет к ним ближе, хоть в памяти своей вернет их из небытия.

Трудно сказать, кто из них был ему ближе.

Дядя Яша! Простая душа — Яков Иванович Меркулов. Не с него ли все началось?..

Жил он через речку от Пушкинского рынка. Сейчас и рынка этого нет. Много лет назад старик-сосед Михаил Васильевич Трофимов как-то сказал, что глупо рынок называть именем такого человека, как Пушкин. Конечно, конечно. Но так уж получилось в нашем городе: маленький рыночек притулился в конце тенистого Пушкинского бульвара.

Тот же старый книжник (ему было тогда под семьдесят, как Андриану Ивановичу в последний приезд в Ялту) говаривал, что вот-де даже гениальные люди не свободны от ошибок и предвзятостей. Молодым человеком Пушкин не смог-де оценить всю пользу от деятельности графа Воронцова, а польза была для огромного южного края несомненная: закладывались города, селения, виноградники, сады, строились маяки, порты, дороги… Любопытно, что почти в каждом южном, причерноморском городе появились впоследствии улицы и Пушкинская и Воронцовская. Правда, Воронцовские, как правило, после революции были повсюду переименованы…

Дядя Яша жил сразу за мостом, в угловом доме, известном как «дом Раве». Само название — еще один сколок старой Ялты… Этот район был вторым торговым центром города. Если «Цепи» примыкали к порту и Симферопольскому шоссе, то у Пушкинского рынка начиналась и шла мимо «дома Раве» дорога на Севастополь.

Боясь, по-видимому, артиллерийских обстрелов с моря, немцы облюбовали этот укрывшийся в речной долине район. Здесь, в здании бывшей клиники профессора Голубова, разместилась ортскомендатура. Неподалеку отсюда в первые же дни оккупации был проведен сход жителей города. Женщин на нем не было: не бабье, мол, дело решать общественные дела, для женщин — киндер, кюхе унд кирхе (дети, кухня и церковь). Да и мужчины званы были не все — только главы семей.

Мужчины (Да мужчины ли они были! Стадо баранов, собранных в один загон…) стояли жалкие и неприкаянные. Куда делись шумливость молодых, степенная важность стариков! Они затравленно поглядывали на автоматчиков из фельджандармерии, которые, оцепив площадку, стояли в тени между кипарисами — осеннее солнышко грело еще щедро. Надвинутые каски, одинаковые позы (чуть расставленные ноги и руки на оружии), металлические с орлами жандармские бляхи на груди делали автоматчиков похожими на роботов.

Чистов оказался рядом с дядей Яшей. Он понимал: если начнут стрелять, никому не уйти, а с его хромой ногой — тем более. Дядя Яша будто услышал эту мысль, негромко, с обычной своей хрипотцой сказал:

— Не будут стрелять — своих могут перебить. Вишь, как стали, идолы… Немец-комендант говорил негромко, зато переводчик орал, чтобы услышали все:

— …Брошенное отступающими советскими войсками имущество — сдать. Всем явиться на места прежней работы…

— Явимся, явимся — деваться некуда… — сипел дядя Яша, но в этом было обещание еще чего-то.

Всем своим видом Яков Иванович показывал, что повидал на веку всякое и сейчас терять присутствия духа тоже не намерен. Тем неожиданнее было для Чистова увидеть его всего через несколько дней совсем другим — полумертвым от безысходного горя. Немцы расстреляли его сына. Старик — теперь это определенно был старик — толком даже не знал, за что. Кажется, подбирал в соседнем парке вместе с другими такими нее семнадцатилетними парнями и девчонками сброшенные накануне с нашего самолета листовки…