Станислав Славич - Три ялтинских зимы [Повесть]

С этого, как вы уже знаете, я и начал.

— Неужели это из одного бивня? — не переставала восхищаться Антонина Кузьминична, держа в руках изящнейшую безделушку, изготовленную чукотскими косторезами. Изображалась собачья упряжка с нартами и сидящим на них охотником.

— Из одного, — подтвердил Михаил Васильевич. — Только не бивня, а клыка. Из мамонтовых бивней тоже делают, но это редкость. Чаще режут из моржовых клыков.

— Такой огромный клык? Зачем он моржу?

— На этот счет говорят разное… — пожал плечами Трофимов, но Антонину Кузьминичну интересовало уже другое:

— А вы что — сами были на севере? Это она заметила пластинку с поздравлениями по поводу дня рождения от экипажа китобойной базы «Алеут».

— Почему же сам? Вместе с Елизаветой Максимовной…

…Антонина Кузьминична Мохначева стала при немцах главным врачом районной управы. Это могло говорить о многом, и понимать это можно было по-разному, но лучше держаться от нее подальше. Так решила Елизавета Максимовна еще в самом начале и придерживалась этой линии. Даже когда у Михаила Васильевича прихватило как-то сердце, не пошла к жившей по соседству докторше, не стала одолжаться. Правда, приступ был короткий и несильный, кроме капель, ничего больше и не потребовалось, но все равно случай запомнила: вот-де, даже когда надо было, не позвала. А теперь Мохначева сама вдруг пришла без всякой видимой причины. «На огонек», как объяснила. Хотя какой уж тут огонек — на столе тускло мигала коптилка.

Странно это было. Не такое нынче время, чтобы расхаживать по гостям.

Визит был тем более некстати, что у Трофимовых в это время то ли просто жила (так говорили они сами), то ли пряталась (что было вернее) Наташа. Когда послышался неожиданный стук в дверь, пришлось отправить девочку в другую комнату, а там стоял собачий холод, и Наташа раскашлялась. Сейчас ее надрывный кашель долетал даже сюда, все его слышали и делали вид, что не слышат.

Девочка и без того тяжко больна — не хватало еще подцепить воспаление легких… Закипая раздражением, Елизавета Максимовна понимала, что показать его никак нельзя. Она ждала вопроса о том, кто это так мучительно кашляет (вполне естественный для врача вопрос), и не могла решить, что ответит.

А Мохначева продолжала свое:

— Красивая вещица. А для наших освободителей— солдат фюрера еще и необычная. Они любят такие сувениры. Вы не боитесь, что кто-нибудь из них заставит вас ее презентовать? Я, например, все, что было в доме ценного, спрятала. Зачем искушать?.. Михаил Васильевич промолчал, а Лиза посмотрела на него, будто говоря: вот видишь. Она не раз твердила ему то же самое. Коптилка мигала, Наташа кашляла, за окном штормовой ветер гремел листом железа, наводя на мысль о том, как быстро все в окружающем мире разлаживается и паршивеет, лишившись поддержки заботливых человеческих рук, — зарастают сорняками поля, покрываются выбоинами дороги, ржой машины, плесенью стены… Странно она, однако, говорит, эта Мохначева. Об «освободителях — солдатах фюрера» явно не без иронии…

— А я, собственно, к вам, Елизавета Максимовна. Хочу посекретничать, если муж не возражает.

Трофимов поднялся было, чтобы выйти, но Мохначева остановила:

— Нет, нет, не беспокойтесь. Это всего несколько слов. Может, проводите меня до лестницы, Елизавета Максимовна?., Лиза спустилась вниз, решив заодно закрыть наружную дверь на засов. Выглянула во двор. В городе — ни огонька. Северный ветер обрушивался с гор, трепал темные кипарисы и кедры. Лицо жалили ледяные крупинки.

— Давно не было такой ранней зимы… — сказала Мохначева, но Елизавете Максимовне надоело это кружение вокруг да около, и она суховато напомнила:

— Слушаю вас, Антонина Кузьминична.

— Ваш муж вчера ходил платить за квартиру, я тоже там была. По городскому радио как раз передавали сводку с фронта. Немецкую, разумеется. Бои на Дону и все такое прочее… Ваш муж не удержался и сказал: «Как можно слушать эту мерзость?» Окружающие сделали вид, что ничего не произошло, и тогда он добавил: «Нужно быть идиотом, чтобы не понять: все равно их разгромят. Их ненавидит весь мир. Это же бешеные собаки…» Я, может быть, не дословно повторяю, но говорилось что-то в этом роде… Елизавета Максимовна хотела сдержаться и не смогла. Третий раз она слушала эту историю.

— Зачем вы говорите это мне?

— А кому же еще? — Голос Мохначевой прозвучал с холодным удивлением и отчужденностью. Тут бы и остановиться, но Елизавету Максимовну понесло. Она знала за собой это, да иногда просто ничего не могла поделать.