Анатолий Никаноркин - Сорок дней, сорок ночей [Повесть]

— Я скоро вернусь… И сыворотку принесу.

Предместье не обстреливают, свободно перехожу от домика к домику. Заглядываю в каждый двор, где только есть бойцы. Ищу своих полковых. Но все незнакомые.

Спускаюсь к берегу. Трехэтажный дом. Над входом свастика с орлом. На первом этаже по залу бродят несколько солдат. На полу ворох немецких газет, журналов.

Желтые ранцы, перевернутые кресла. В углу, примостившись боком, в кресле сидит солдат без шинели. Рядом здоровенный кол. По комплекции вроде наш санитар.

— Давиденков, ты?

Приподнимается. Одна нога в ботинке, на другой намотано окровавленное тряпье.

— Да сиди! Где наши?

Он пожимает плечами.

— Ты же в полку был…

— Был… Когда заняли оборону впритык с дивизионными. Душ семьдесят осталось нас… Бой тяжелый вели. Меня подранило осколком гранаты — спину всю покарябало… Ногу. В дивизионный санбат оттащили. Ну и…

— Как же ты с такой ногой на прорыв?

— Так… На дрючок опирался и бег… Да… У насыпи железнодорожной, где машины немецкие, видел Шурку, сестру из школы…

Спрашивает о санротовских, я ничего не знаю.

— Рая здесь… Ранена, у моряков в подвале.

Не верю, что наших нет. Давиденков может не знать, он из этого дома никуда не выходил. Буду искать. Поднимаюсь на третий этаж. Из окна виден край озера. Подбитые катера на берегу. Длинные закопченные мастерские, кучи угля. Вдали, меж пологих холмов, змеится дорога на Камыш-Бурун. По ней движется что-то черное…

Или мне кажется, я ведь близорукий.

— А ну, посмотри, что это там, — подзываю солдата с немецким тесаком на поясе.

— Машины… Подбрасывают пехоту, хряки, — зевая, без удивления говорит солдат.

Конечно, этого и нужно было ожидать. Если немцы сейчас пойдут в наступление понизу — получится такая же петрушка, как с нашей сопкой. Народу в предместье мало, разбросаны.

Говорю солдату:

— Давай зови всех.

В зал собираются всего восемь человек. Есть три автомата. Винтовки. Несколько гранат.

— Будем занимать оборону?

— Само собой…

— В подвале немецкие гранаты есть, — подает голос Давиденков.

Бойцы пристраиваются у окон по этажам. На чердак двое лезут. Немцы не наступают. Крутятся возле крайней сопки. Ребятам надоело сторожить.

— Походим, разомнемся…

— Не расходитесь.

— А куда нам? До вечера бы дотянуть, а там на завод Войкова махнем…

Хочется есть. Солдат с тесаком выбирает из кармана крошки сухаря.

— Пойтить достать пожрать надо…

— Куда?

— Та я приметил — в проулке коняка убитая.

Смотрю во двор. Высокий каменный забор, над ним кипень пролива, тучи густые. Ветер с моря гонит снежную крупу. Меня что-то знобит… Застрял здесь, а Рая сыворотку ждет. Шарю по комнатам, может, где аптечка. Нет, все бумаги, бумаги…

Солдат с тесаком тащит лошадиную ногу. Запыхался.

— Во, зараза! С чердака в переулке очередь дали, — показывает он на рукав шинели — дырка. Прислушивается.

— Ты чего?

— Самолет урчит.

Слух у него отличный. Вскоре появляется наш самолет. Летит низко над домами, сбрасывая грузы.

— Мирово!

Проходит с полчаса — один за другим прилетают еще четыре самолета. Мешки падают далеко от нас, на сопки. За грузом бегут моряки.

Ребята мои повеселели. Приносят на железном листе куски подгоревшего мяса. Глотаем конину, не разжевывая.

— Танки, — вдруг орет, прыгая по лестнице с чердака, наблюдатель.

Точно. В нашу сторону движутся гуськом три танка. У развилки два поворачивают к сопкам, третий, пятнистый, спускается к озеру.

Сам танк для нас не страшен. Какое приложение будет к нему? А, вот оно — только танк подошел к большим домам, из подвалов, как комашня, выскакивают фрицы. У вытянутого здания бани танк приостанавливается — узкий переулок завален рухнувшими стенами. Вертит башней, бьет из пушки по нашему и соседним домам.

Знают ли фрицы, что мы здесь? Пока ничем не выдаем себя.

— Товарищ доктор, — дергает меня за шинель Давиденков. — Я сейчас ее трухану… танку…

— Куда? С такой ногой?..

— Я ползком могу… Гранаты есть.

— Сиди на месте, — прикрикиваю на него.

Подходит солдат с тесаком.

— Давай гранаты, шугану сам…

— В выхлопную трубу целить надо, — бурчит Давиденков.

— Не учи.

Солдат оставляет мне свой автомат.

Через двор, низко пригибаясь, бежит он с гранатой. Следом — не послушал — прихрамывая, переваливаясь, тянется Давиденков.

— Вернись, Давиденков. Вернись!

Конечно, не слышит. Солдат лезет через каменную ограду и, прячась за домами, подбирается к бане. А Давиденков по переулку ковыляет к завалу. Теперь, когда танк не стреляет, я чуть высовываю голову и хорошо вижу, как от острых, гладко отполированных траков разлетаются комья жирной глины. На боку, над черным крестом, приварена заплата. Что же солдат застрял в этой бане? Как раз момент бросать… Раздается взрыв! Молодец! Но танк не загорается. Продолжает двигаться. Неудача. Эх, смоется! Но вот спешит Давиденков. Карабкается, ползет по камням на завал. Взмах рукой. Танк в черном облаке дыма. Давиденков скатывается вниз.