Уильям Эш - Выбор оружия

— Мне и смотреть-то на него противно, не то что улыбаться, как вы велите.

— Ладно, оставим. Но только, Марго, подумайте, каково вам будет, когда люди станут указывать пальцами и шептаться за вашей спиной: «Страна призывала ее, но она не откликнулась». Я не хочу, чтобы с вами случилось такое, дорогая.

Они остановились в тени бугенвилии у дверей сестры Маршэм.

— И это единственная причина, почему вы подвезли меня? — спросила она.

— Единственный предлог. Однако следует учесть, что благоприятные условия, сложившиеся для моей просьбы, — мы здесь одни под звездами — можно использовать совсем и для других целей.

— Видите? Вы ни о чем не говорите всерьез.

— Разве? — сказал он совсем иным тоном. Притянул ее к себе и поцеловал в губы, а когда она отвернулась, — в щеку и долго-долго в шею.

— Арнолд… — выдохнула она поверх его плеча. — Можно мне звать вас Арнолдом?

— Прошу вас, — чтобы сказать это, ему пришлось оторваться.

— Арнолд, я не совсем понимаю, что вы имеете в виду.

— То же, что и все, — увернулся он.

Она позволила ему обнять себя крепче, не сопротивляясь, но пока и не отвечая, а он полуоткрытым ртом пробегал по гладкой коже. Потом расстегнул пуговицы на ее кофточке и нежно погладил груди, одну и другую. Она слегка вздрагивала от прикосновения его пальцев и подставляла себя его ласкам, потягиваясь, как большая смирная кошка.

Он гладил ее как-то украдкой, точно вор, что шарит под прилавком и все время ждет, что его окликнут и запретят трогать товар, раз он ничего не покупает; и странно, чем сильнее было удовольствие от этих упражнений, тем больше нарастало и отвращение к ней. Он уговорил себя, что наслаждается только ее наслаждением, а сам остается безучастным и даже чуть-чуть презирает ее за то, что ей нравится эта чисто механическая ласка; презирает и себя за то, что ему приятно, что это нравится ей.

Может быть, недостаточная пылкость передалась ей через кончики его пальцев. Она отпрянула, тяжело дыша и не пытаясь привести в порядок одежду, локон выбился из растрепавшихся волос и навис у нее над глазом.

— Не надо, Арнолд… не надо больше.

Он кивнул, словно вполне согласился с её благоразумием.

И только теперь она машинально принялась заправлять кофточку в юбку.

— Мне надо идти. — Она уже повернулась, потом снова посмотрела ему в лицо. — Вы и вправду считаете, что это поможет, если я зайду в изолятор?

Он понял, что она хочет, чтобы ее просили взглянуть на пленного, хочет чувствовать, что делает нечто важное.

— Да, только на вашем месте я бы никому не рассказывал об этом.

— Доброй ночи! — сказала она, не совсем уверенная, достаточно ли теперь такое прощание.

— Доброй ночи!

— Надеюсь, что увижу вас завтра; теперь, когда я живу в зоне…

— Разумеется.

Он смотрел, как она поднялась по лестнице и, прежде чем скрыться за дверью, оглянулась, растерянная и хмурая.

И какого черта он это сделал? — думал Томас по дороге домой. Ведь в их тесном маленьком мирке нельзя и шагу ступить, чтобы слухи не побежали, как круги по воде. Из-за сегодняшней глупости его имя будет на устах у всех женщин: веселая беготня по магазинам сократилась, остались одни сплетни, а тут такой случай перемыть косточки. И зачем? Неужели он до того дошёл, что, плетя свои сети вокруг пленного, готов пускать в ход буквально все, что попадётся под руку?

Но разве только этого ему и нужно? Скользкая штука мотивы, их не ухватишь так просто; а жизнь, которую он вёл, — вечная игра идеями, попытки уложить хаотическую действительность в готовую, заданную схему — постоянно заставляла искать оправдания своим поступкам. Он не человек действия, как, скажем, Лоринг или Фрир. Действовать легко. А он должен затаиться посреди, в некоей затененной зоне между не рассуждающими защитниками противоположных доктрин. Он должен помешать им истребить друг друга и весь мир в беспощадных битвах. Он должен довольствоваться смутными идеалами и извилистыми путями, потому что знает — все зло исходит от тех, кто не сомневается в своей правоте. Так можно ли удивляться, если за серое существование скептика он часто расплачивается ощущением пустоты и бессилия, а это, естественно, вызывает минутные вспышки, жажду утвердить себя хотя бы в простом самолюбии мужчины.

Он пожал плечами и вошел в комнату, где на кровати лежала аккуратно свернутая пижама. В общем всё это пустяки. Еще будут мгновения, когда он пожалеет, что притронулся к этой дурочке, будут и другие, когда пожалеет, что в полной мере не воспользовался случаем. В этих делах всегда так — они обретают силу лишь в воспоминаниях, но и тут вызывают смешанные чувства: всегда кажется, что получил слишком много или чего-то недополучил.