Уильям Эш - Выбор оружия

Томас пожевал бутерброд, вернулся к себе в отдел и снова стал глядеть в окно. За одной из прожекторных вышек собирались облака, и он с радостью подумал, что будет дождь. К главным воротам вперевалку шел Сен, загораживаясь от солнца каким-то нелепым зонтиком.

Сену, как и другим туземцам, принадлежало важное место в том нескончаемом споре, который Томас вел с первого дня своего пребывания в стране. Можно ли сомневаться, что такой человек одинаково раболепно будет служить любому правительству? На это у Томаса был наготове один ответ: хорошим отношением всегда можно добиться у народа дружественной реакции, даже если политика вначале была неправильной. И все же, хоть эти люди нужны ему, как пешки, которые он передвигает в бесконечной игре против своих партнеров, что ему известно о них? О Сене, например? Он даже не знает, есть ли у него семья. И спросить неудобно, могут подумать, что это нужно для досье службы безопасности. А уж об интернированных он и вовсе ничего не знал — одни угрюмые личины беспросветной нищеты и горя. Но если так, чем же он в их глазах отличается от прочих, под властью которых они мучаются? Он даже не говорит ни на одном из местных языков и, может, именно потому и не изучал их, что сознательно не хотел ближе знакомиться с этим народом, боялся разочароваться. Иногда в минуты тоски в голову приходила страшная мысль: а что, если века гнета и несправедливости сломили людей, сделали непригодными ни к чему другому? Что, если бедняки всего мира так привыкли к своему ничтожеству, что сами откажутся от идеалов, которые он проповедует для их спасения?

— Сен!

— Да, сэр, — в дверь просунулось круглое лицо.

— Я ухожу.

— Вы желаете, чтобы я пошел с вами в лагерь?

— Сегодня я там не буду. Нет времени. Проверьте вместе с Джалалом его недельные счета и завтра утром доложите мне цифры.

Томас, конечно, знал, что Джалал наживается на поставках и завозит в лагерь меньше продуктов, чем указано в контракте. Весь вопрос в том, ворует ли он в пределах допустимого или от жадности лишает интернированных даже скудных крох, необходимых, чтобы не умереть с голоду. До сих пор все попытки узнать истину оказывались тщетными: видно, те, кто мог сказать правду, тоже получали свою долю.

В ответ Сен близоруко заморгал глазами за стеклами очков; а может быть, и подмигнул? Если так, то что это: намек на махинации Джалала или на то, что Томас сам греет тут руки? Он сделал вид, что ничего не заметил, и отпустил клерка.

Какое огромное облегчение, когда есть повод не идти в лагерь. Потому он и подавлен, что ему тошно при одной мысли о томительной процедуре ежедневного обхода этого клочка земли в низине, куда подряд, целыми деревнями сгоняли людей за малейшие нарушения правил. Даже простая отсрочка противных обязанностей привела его в хорошее настроение.

И уже не терпелось продолжить допрос. По дороге в дальний конец зоны его вдруг охватило тайное волнение, как в тот далекий день, когда он шел на свидание и знал, что впервые будет спать с женщиной. Облеченное в слова, это сравнение звучало искусственно, но в его чувствах была та же смесь стыдливого любопытства с отвращением; ему было и мерзко и заманчиво, но острее всего болезненно хотелось увидеть, как он будеть выглядеть в непривычной для себя роли.

Часовой пропустил его, не задерживая, а Прайера в приемной не было. Томас отодвинул засов и вошел в палату.

Сперва ему показалось, что Фрир спит; но когда Томас подвинул стул, раненый рывком открыл глаза, только смотрел не на гостя, а вверх; видно, решил не поддерживать никаких разговоров, которые не имеют прямого отношения к его состоянию.

Томас не спешил начинать, он знал, что одно его присутствие уже создает атмосферу нетерпеливого ожидания. Молчание сгущалось и угнетало, как затишье перед бурей.

— Я думал о нашем утреннем разговоре, — сказал он наконец, — и спрашивал себя, поступил ли бы я так же на вашем месте? Решился бы пойти на риск и отстаивать свои позиции или просто отказался бы отвечать?

— И я хочу, чтобы вы знали: я поступил бы точно так же, как вы.

— Только ни в коем случае не затягивать паузы, не то сразу бросится в глаза, что говорит он один.

— Вы вправе усомниться, действительно ли я могу поставить себя на ваше место, но есть люди, которые волею судеб обязаны уметь войти в положение тех, кто страдает — хотят они этого или нет; тут своего рода гордость, желание доказать себе, что ты можешь вынести все выпавшее на долю другого. Способность вжиться в чужую судьбу и помогла мне понять, что я принял бы точно такое же решение.