Сергей Прага - Да, был

Поступающих в лазарет мыли, стригли и после установления диагноза предоставляли самим себе и санитарам, в обязанность которых входило следить, чтобы больные лежали смирно, не пачкали вокруг себя, раздавать четверть пайка, положенного неработающим. Мизерного количества пищи хватало на то, чтобы продлить агонию умирающих от истощения и упадка сил.

— Ты понимаешь, — глухо шептал Старко, — сердце ноет. Сегодня умерли трое. Доложил Меллеру, дескать, так и так, а он протянул шприц, три ампулы и говорит: «Перед тем как вынести, каждому сделать впрыскивание, а то найдется симулянт!»

Старко сел, обхватил колени руками, заскрипел зубами:

— Завтра-послезавтра человек пять умрет. Отстрадались. А ведь ежели некоторых из них подкормить, ребята, честное слово, станут на ноги. В обед отдал одному половину своей нормы. Да разве этим поможешь? Утром привели одиннадцать. Последняя стадия истощения… Фон Шерф влепил им по двадцать пять розог… Несколько дней они дали по полнорме… Их перевели на штрафной котел, на три четверти пайка… Хлопцы ослабли сильнее и дошли до полпайка, а потом и до десяти ложек бурды на лазаретной койке… там и ноги протянут… Э-э-х!..

Русин слушал не перебивая и, когда Старко собрался лечь, вынул из кармана талон на «цулаге», протянул другу:

— Возьми, подкормишь кого-нибудь. Сегодня наши получили талоны. Я посоветую им… Как-никак, у нас силы посвежее…

В ту же ночь Русин поговорил с Нечаевым, Вальцем и Иберидзе. Все трое талоны передали Старко.

…Тянулись дни, до отвращения похожие один на другой. Каждый день Русин, Вальц, Иберидзе и Нечаев, а рядом с ними и их напарники выстраивались в центре каре, фон Шерф хвалил их и вручал талоны «цулаге», которые немедленно переходили к Старко.

На двадцатый день Русин был назначен на работу внутри шталага. Человек двенадцать возводили стены нового барака, а он замешивал цементный раствор. Надзирал за ними начальник конвоя, привезшего беглецов из Кельна.

Русин замесил раствор и присел на корточки возле корыта. Конвоир подошел, палкой ковырнул раствор и отошел. На ходу у него из кармана выпала сложенная газета. Русин подхватил ее и засунул за пазуху.

После отбоя Русин прочел газету. На первой полосе сообщалось, что «верховное командование приказало войскам, в целях сокращения линии фронта, отойти западнее Спасск-Доменска, Жиздры, Ворошиловграда и Харькова». От радости Русин готов был кричать на весь барак. Бесцеремонно растолкав Старко и Иберидзе, он поделился с ними новостью. Втроем за час на узких полосках, оторванных от газеты, друзья написали несколько «сводок» об освобождении Красной Армией Спасск-Доменска, Жиздры, Ворошиловграда и Харькова.

По сигналу «подъем» Русин кинулся к Павлову, разыскал его на месте построения, шепотом сообщил радостные известия и протянул скатанные в трубочку «сводки».

Павлов с недоверием взглянул на Русина:

— От сытости приснилось? Так, что ли?

Русин торопливо рассказал о вчерашней находке.

— А-а, — протянул Павлов. — Неплохо… Значит, Ворошиловград, и Харьков? М-да… А у нас к тебе и твоим хлопцам разговор есть…

— У кого это «у нас»? — переспросил Русин.

— У нас… У товарищей… Интересуются они…

— Чем? — почувствовав в тоне собеседника издевку, строго спросил Русин.

— Сегодня снова на «цулаге» метите?

— А как же. Обязательно…

— Вот об этом разговор и будет. В гитлеровские захребетники метите, значит?

— Постой, постой, как это «в захребетники»?

— Вечером после отбоя поговорим, — узнаешь. Одного кое-как терпим, а тут… Впрочем… За Харьков спасибо… Становись на место, команда была…

ПРЕДАТЕЛЬ

Во время вечернего «рапорта» Русин, Вальц, Иберидзе и Нечаев вновь получили «цулаге». От похвалы фон Шерфа Русин готов был провалиться сквозь землю. Маленький жетон жег ему огрубевшую, мозолистую ладонь. После отбоя в затихшем бараке послышался голос Павлова:

— Товарищи Русин, Иберидзе, Нечаев и Вальц, просим к нам.

В дальнем углу на павловском топчане сидело восемь человек.

— Это товарищи из других блоков, уполномоченные, — сказал Павлов. — Ну, а с товарищем Коготковым знакомы… Так вот, слово имеет товарищ Коготков…

— Вы что же? — начал Коготков. — Или хотите, как одна сволочь, — есть такой в этом блоке, — принципиально восстать против коллектива?

Друзья переглянулись.

— Позвольте, — проговорил Русин. — Конечно, я и мои друзья уважаем коллектив, уважаем уполномоченных, но… нельзя ли узнать, в чем мы провинились?