Сергей Прага - Да, был

Русин разыскал глазами Старко.

— Товарищ военфельдшер Старко, вы узнаете предателя?

Старко узнал Лизунова.

Ступак-Лизунов стоял сбычившись, исподлобья выискивая, куда бы рвануться, чтобы добежать до двери.

— Товарищи! — сурово продолжал Русин. — Именем погибших, преданных этим подлецом, я требую немедленного суда над ним…

Военнопленные зашумели. Живое кольцо вокруг предателя стало плотнее. Ступак-Лизунов взглядом злого, затравленного зверя окинул окружающих его и в глазах узников прочел приговор.

— Братцы, — воскликнул предатель, — так ведь мне тогда смерть угрожала… Товарищи!

— Молчи, гад, фон Шерф товарищ тебе, — сурово проговорили из толпы.

Павлов вскочил, сильным рывком тряхнул Ступака-Лизунова и зашептал ему в лицо:

— Так это ты продал наших ребят? А? Это ты рассказал о цистерне? За «цулаге» продал?..

В начале года партия военнопленных работала в десяти километрах от зоны. Воду подвозили туда автоцистерной. Шофер Карел — чех, взялся вывезти из зоны трех военнопленных. Улучив момент, смельчаки забрались в цистерну. Но в двух километрах от шталага фон Шерф настиг цистерну. Шофера и беглецов расстреляли на плацу, после «рапорта».

Обнаружить предателя тогда не удалось. А теперь он стоит перед ними; коренастое тело вдруг жалко обмякло, челюсть омерзительно отвисла, а глаза злобно рыскают по сторонам.

Забыв об осторожности, узники требовали немедленной смерти предателя…

ДВЕ МОГИЛЫ…

Дежурный слышал шум в первом блоке, но, решив, что пленные спорят из-за пустяков вроде места на топчане или куска хлеба, исчезнувшего из-под подушки, поленился встать. Утром администрации предъявили труп Ступака-Лизунова, «умершего от разрыва сердца».

Предложение бороться за «цулаге», чтобы поддерживать слабосильных и переведенных на штрафной котел, было принято. Уже через несколько дней фон Шерф выдавал не десяток жетонов, на «цулаге», а сотню…

…Шестого сентября возвратился из отпуска капитан Виктор. Восьмого он вышел на утреннюю поверку. Всю ночь лил дождь. На размокшей земле плаца образовались огромные лужи. После команды: «На поверку, смирно!» перед строем первого блока появился Виктор. Военнопленные, предчувствуя каверзу, замерли. Пересчитав узников, он вынул из кармана номер «Дас рейх» и начал вслух читать.

Чем должна была кончиться такая поверка, Русин не знал. В надежде услышать новости он внимательно слушал чтеца. Вдруг кто-то из военнопленных чихнул. Виктор прекратил чтение, подозвал дежурного… Раздалась команда:

— Ложись!

Кроме Русина, все легли. Не сообразив, в чем дело, он продолжал стоять, а когда лег — было поздно. Сам капитан Виктор записал его фамилию.

…В этот день Русин работал как никогда, и охранник записал ему двести процентов выработки. Во время «рапорта» Русина вызвали дважды: как особо отличившегося на работе и как неподчинившегося приказу администрации.

Закончив раздачу поощрительных талонов на «цулаге», фон Шерф начал творить суд и расправу. Первым среди нарушителей дисциплины Виктор назвал Русина. Фон Шерф удивился: Русин?! О! Когда нарушитель какой-нибудь замухрышка — одно. Последнее время, «ценя даровую рабочую силу», фон Шерф редко назначал более пяти ударов. В данном случае полагалось не менее двадцати, но это не сломит его… Нет!..

Фон Шерф поставил «галочку» против фамилии Русина и во всеуслышание объявил:

— Две могилы! Сегодняшний «цулаге» оставить за ним.

«Две могилы» могли сломить человека. Умерших военнопленных хоронили на кладбище в зоне, обнесенной колючей проволокой, на бугре, за оградой шталага. По инструкции, назначенный на рытье могил был обязан в течение рабочего дня отрыть могилу на десять трупов. Выбрать восемь кубометров земли было не так уж трудно, но на кладбище, под десятисантиметровым слоем рыхлой земли начиналась толща сцементировавшейся гальки, не поддававшейся ни лому, ни кирке. Ко всему, конвоир мог «пошутить» и выдать для работы только малую шанцевую лопату.

Невыполнивший рисковал получить двадцать пять хлыстов, перевод в штрафные и дополнительно рытье еще одной могилы, — «для практики», как говорил фон Шерф.

Наутро, после поверки, Русина повели на кладбище. Впереди шагал приземистый унтер-офицер из капо. А в нескольких шагах, правее и чуть сзади Русина, шел фельдфебель Альфред Гисс, недавно так кстати обронивший газету.

С первого же дня появления в шталаге Гисс «был взят на учет», как «не вредный капо». Он вел учет выработки и редко кому не записывал сто процентов. Правда, он страшно пучил глаза, покрикивал на пленных, ругался, но не зло.