Владимир Богомолов - «Жизнь моя, иль ты приснилась мне...»

— Ну, что там? — кокетливо спрашивает она.

— У вас впереди долгая-долгая жизнь, — произносит как бы с облегчением он.

В последующие полтора-два часа еще у нескольких женщин он рассматривает ладони, и оказывается, что у каждой из них «впереди долгая жизнь», и при этом каждой он с нежностью поглаживает ладони пальцем, и в лице у него всякий раз я замечаю какое-то странное, удоволенное, даже чувственное выражение. Женщинам все это явно нравится, от их расстроенности и слез не оставалось и следа, а мне становится все более неловко: офицер советской контрразведки при исполнении служебных обязанностей проявляет какую- то непонятную нежность и ласку к репатрианткам, годами бывших у немцев, и делается все это бесстыдно, в моем присутствии, и было в этих нежностях, гаданиях с поглаживанием или ласках что-то противоестественное, неприятное.

После очередного поглаживания, когда женщина выходит, я, чтобы скрыть неловкость, рассматриваю свою ладонь и спрашиваю его:

— Товарищ капитан, а как… по какой линии вы определяете, что у них впереди долгая жизнь?

— Ничего я не определяю, — устало сообщает он, не прекращая подчеркивать отдельные строки в опросной анкете. — Ты обратил внимание, у кого я смотрю ладони?.. У тех, кто работал, как они пишут, на тяжелых физических работах. Они уверяют, что уродовались как рабы, по четырнадцать-пятнадцать часов в сутки, орудовали лопатами, топорами, вилами и даже кувалдами. А руки-то у них, как у принцесс! — с неприязнью воскликнул он. — И сами — сытые, холеные, ты же видишь!..

Боже ж ты мой, до чего сложна жизнь! Только теперь я понимаю, зачем он поглаживал, трогал пальцем ладони репатрианток, но почему он обещал каждой долгую жизнь, я сообразить не мог, а спросить постеснялся.

— В постели они работали, — после короткой паузы просвещает меня капитан. — И мозоли у них, если и есть, то совсем в другом месте.

— Немецкие овчарки, — с готовностью и убежденно подтверждаю я и, чтобы показать свою наблюдательность, добавляю: — И одеты, как принцессы, во все новенькое, дорогое!

— Как раз одежда ни о чем не говорит, — останавливает меня капитан. — Миллионы немцев бежали из своих домов, из городских квартир, побросав свое имущество, все тряпки. Заходи в квартиру, в другую, в третью — и оденешься, как картинка. Сейчас здесь новое шерстяное платье или туфли можно выменять за буханку хлеба или пачку сигарет. А на территории союзников, откуда они прибыли, тряпки вообще ничего не стоят. Вон американцы некоторым из них по три-пять чемоданов барахла отгрузили. Одежду надо оценивать очень осторожно и не делать категорических выводов, ты этого не забывай, — наставляет он меня, — и кто из них овчарка, а кто и нет — это еще годами придется выяснять.

— А что им будет?

— Большинству из них — ничего! Конечно, те, кто сотрудничал с немцами, кто предавал — в спецлагерь на проверку. А те, кто просто сожительствовал с немецкими офицерами и выехал в Германию, отделаются легким испугом…

Затем вошла не женщина — тень: истощенная, землистый цвет кожи, подергивающееся лицо, запавшие глаза, сквозь темные волосы проглядывает седина. Ей всего 19 лет, с виду же — почти старуха. Вот уж у кого не надо было рассматривать линии ладони: вся она была мука и страдание. Расспрашиваю:

— У вас-то, Мария, как жизнь сложилась?

— Когда немцы пришли в Бердичев, мы попервоначалу от них бегали. Однажды в облаву попала. А мне шестнадцать лет. Они таких к себе на работу отправляли. Так я с несколькими девушками оказалась в Германии. Больше я их никогда не видела. Попала к зажиточному бауэру. Меня взяли помогать по хозяйству в доме. Убирала, мыла полы, работала на кухне. А вскоре… хозяин изнасиловал и делал это регулярно на глазах жены… Когда живот стал большим, бауэриха избила меня до полусмерти… ребенка потеряла, долго болела, еле выжила… Отправили на тяжелые работы… работать не могла, тогда просто не кормили. Подсобные рабочие относились ко мне плохо… презирали…

Все это она рассказывала монотонным, безжизненным голосом, в конце своего горестного повествования робко попросила побыстрее отправить ее на родину, хотя и не знает, остался ли кто из родных в живых.

Я подумал, вот получит она документы и через несколько дней отправится в Бердичев, но встретится ли с близкими или будет их разыскивать, а может быть, и не найдет: война разбросала людей, многих унесла безвозвратно. Женщина-тень поднялась со стула и вдруг низко поклонилась, схватила мою руку и попыталась ее поцеловать.