Владимир Богомолов - «Жизнь моя, иль ты приснилась мне...»

Когда летом приезжала мать, она, вдобавок к утренней зарядке, очень часто заставляла меня плясать по вечерам в избе под патефон и тоже показывала новые коленца, выходки и различные фигуры. Физически хорошо развитая, она и сама, несмотря на высокий рост, атлетическое сложение и немалый вес, плясала легко, сноровисто, щеголевато и упорно добивалась того же от меня.

На Дальнем Востоке она была не только инструктором физкультуры, но и обучала трудящихся народным пляскам и танцам. У бабушки хранилась привезенная матерью фотография: на большой, огороженной изгородью ровной площадке десятки человек, двигаясь по кругу, отрабатывают присядочные или полуприсядочные движения, в центре мать с решительным лицом и рупором у рта подает команды, а рядом с ней на табурете растягивает меха гармонист. К пляскам или танцам мать относилась как к утренней гимнастике или физическим упражнениям под музыку, но все любила делать основательно, как положено и, приезжая в отпуск, привозила какие-то брошюры или книжонки для участников художественной самодеятельности и, обучая меня, непременно в них заглядывала.

Обычно, показав два-три раза мне какую-нибудь новую фигуру, она пускала патефон, садилась рядом и командовала:

— Выше голову!.. Спину держи. Не взбрыкивай! Больше гордости!.. Сопли вытри!.. Голову назад!.. Подтяни трусы! Поглядку с удалью! Гоголем ходи, гоголем!

Припевая и старательно приплясывая, я не раз думал о той фотографии, где у матери было решительное лицо, и соображал: неужто и на взрослых там, в Комсомольске, она вот так же покрикивает насчет трусов, взбрыкивания или соплей?

Пристрастием матери, ее коньком, были присядочные движения, требующие силы и ловкости ног, а также выносливости, и тут мне доставалось более всего, так как в русских плясках имелось свыше двадцати различных присядок. Пролив изрядно пота, я освоил в детстве более десятка: простую, боковую, с выбросом ноги, с разножкой, с хлопками, с ударами руками по голенищам, присядку-качалку, присядку с «ковырялочкой», с выносом ноги накрест или выбросом вперекрест, «карачки», с поворотом, с тройным шагом и, наконец, наиболее трудные — присядку-ползунок, волчок, мячик.

Годам, наверное, к десяти я уже поднаторел и лихо, ловко, без сбоев и без робости плясал и откалывал помимо «камаринского», «русской», «барыни» еще «подгорную» и «сибирскую», причем сопровождал пляски шуточными припевками. Как и бабушка, мать еще в малом возрасте заставляла меня сопровождать пляску шуточными припевками и частушками:

И после каждого куплета все подхватывали: «Барыня ты моя, сударыня ты моя!»

Объявляя пляску, мать по ходу называла тот элемент движения, который я должен сейчас исполнить: «веревочка» — назад или на месте, или «веревочка тройная с выбросом ноги», или «веревочка с дробным притопом», «гармошка», «вертушка», «стуколка», «метелочка», «косыночка», «ковырялочка с притопом», «ползунок с разбросом», «ход гусем».

Со временем я стал плясать охотно, мне нравились легкость и ловкость, нравилось, что я это делаю лучше других.

К этому времени я уже знал, что в русской пляске голова должна быть гордо откинута назад, поглядка должна быть с удалью, — мол, посмотрите, как я умею! — все надо делать легко, молодцевато, лихо, первым с круга не уходить и быть готовым переплясать любого партнера или любую партнершу, — это уже вопрос чести.

Если пляски под руководством бабушки были игрой и развлечением, то занятия с матерью были работой. Лет с одиннадцати-двенадцати она стала учить меня и западным танцам: фокстроту, вальсу, танго и даже румбе, о которой мальчишки говорили как о самом непристойном, похабном танце, мол, танцуют его голяком, в полутьме и прямо тут же под музыку сношаются… В доказательство приводились и слова настоящей румбы:

Об этом танце говорили как о свальном грехе, что спустя десятилетия стали именовать групповым сексом.

Когда мать ставила румбу и начинала со мной танцевать, как она говорила, «прорабатывать», меня от происходящего охватывал ужас, голова не соображала, я запинался, мне отказывали ноги, я мучительно не понимал, зачем мать учит танцевать меня румбу, если она сопровождается таким жутким похабством. Она ведь даже не подозревала, что я знаю истинный смысл этих слов: я слышал их не раз от взрослых ребят.