Игорь Николаев - Линия фронта

Нечипор вывел лошадь за ворота, повернул направо. Притихшие дети настороженно косились по сторонам, словно подсматривая недозволенное. По всему проулку их провожали любопытные взоры соседей. За углом, в кузнице, звякнул молоток.

— Паровозом пахнет, — определил Костик.

На порожке кузницы стоял черный как жук коваль Хмурый. Нечипор придержал коня, соскочил с передка.

— Добрый день! Жив, старый пень?

— Жив, день да ночь — сутки прочь! Пьем, людей бьем… — зарокотал кузнец. Он занес пятерню и с маху хлопнул по ладони невысокого, кряжистого Нечипора. К удивлению детей, кузнец и Нечипор мирно присели на камень и заговорили по-приятельски.

Да они и вправду были старыми приятелями. Хмурый перебрался в местечко лет восемь назад — получив за женой развалюху-кузню. До переселения, придя из армии, он вместе с Рымарем активно наводил порядки в родных Вишенках, ставил Советскую власть.

Минут через десять Нечипор оборвал балачку и бросил в задок новый шкворень. Поехали дальше; из путаных местечковых проулков несся голос: «У-угли, у-угли!..»

Шлях тянулся через все местечко, по обе стороны дороги прятались в вишенниках хаты. В самом центре местечка расположился вольный табор рундуков и кособоких лавок с узкими оконцами. Лавочный ряд обрывался у площади. По левую руку, на углу, стояла церковь с каменным притвором; справа — узкая, как пролаз, улочка к монопольке. Поперек улочки лежал пьяный.

Но вот дорога вышла на простор. За пригорком скрылся последний тополь, широкое поле размахнулось желтыми крыльями во все стороны, там и сям виднелись скошенные уже, крапленные копенками полосы.

Женя лег на спину. Прищурив глаза, смотрел в манящую синеву. В прозрачном небе кружили коршуны. Изредка вверху гнало белый парус, и тогда мягкая тень настигала возок. Жене казалось, будто он тоже плывет и вместе с тучкой незаметна растворяется в выси. И не было уже ни земли, ни телеги, ни Костика с Мусей. Только небо да птицы. Да голос дяди Нечипора.

— Приедем — молока попьете. То-то обрадуется жинка!

Пусть себе радуется. А Жене чего радоваться, он не любит молоко.

Между тем дядя Нечипор продолжал рисовать жизнь в Вишенках: обещал всех покатать верхом, нахваливал сажалку с карасями (у него давно припасена макуха на приваду), сулил какие-то особые, со шкварками, гречаники. Перебрав все соблазны, он невольно переключился на другую тему, и хотя говорил по-прежнему вслух, но адресовался уже не к детям. «Согласен, наживала… А что у тебя в скрыне? Или в каморе? Дуля с маслом! — рассуждал он. — И вот же носится с коровой как с писаной торбой. Скажу окончательно: корм коня дороже!» Утвердившись в этой мысли, дядя соскочил с телеги и ходко зашагал рядом с лошадью.

Женя нехотя оторвался от наплывавшего отовсюду неба, приподнялся на локтях. Вокруг волновались косматые поля, к дороге подступали сжатые полосы, там и сям маячили косцы.

— Пробежись.

— Не хочу…

Увидев свежескошенный овес, дядя Нечипор оглянулся по сторонам, загреб здоровенную охапку и накрыл ею детей. Те повылазили из-под овса, понимающе переглянулись и стали наблюдать: не видел ли кто? Костик даже вызвался взять еще, но дядя Нечипор не велел!

— Хватит… Он и овес-то никудышный.

За поворотом у дороги показалась старая, сгорбленная и обросшая мохом хатенка. За деревцами пряталась еще какая-то хилая постройка.

— Хутор, — пояснил дядя. — Хороший дом сгорел, осталось так… видимость.

Телега подвернула к жилью, с насиженных у порога лунок снялись пригревшиеся куры. Все вокруг отдавало запустением.

— Пополудничаем, может… Коню задам, — сказал Нечипор, рассупонивая хомут. На успел он достать торбу с овсом, как дети посдернули рубашки и убежали к воде.

Чуть погодя в хатенке скрипнула дверь. На пороге появились старуха в платке до самых глаз и женщина лет тридцати с небрежно зашпиленными волосами — хозяйки хутора. Узнав, что с Нечипором дети, хуторянки кинулись ловить курицу и развели с опаской у самого пруда костерок. В одну минуту Нечипор узнал все: и что женщины не были в местечке со дня похорон Викентия Станиславовича, и что за работой им скучать некогда, и что печник раскидал печь, взял задаток и запил — очей не кажет, клятый…

Куриный супчик удался на славу, и дети и Нечипор уписывали угощение за обе щеки…

…Теперь на хуторе намечалась дневка, голос Дубака обрубил нить воспоминаний:

— Товарищ командир, мы готовы!

Прихватив Дубака с Наумовым, Евгений пошел по знакомой с детства травяной стежке. Они обогнули кособокую хибару и, как по команде, прижались к стене гумна: возле запертых ворот сидя дремал с автоматом на шее немецкий часовой. Из гумна чуть пробивалась тоскливая песня: