Василий Соколов - Крушение

Бык шагнул на нее.

— Ты укажи, какими кругами его водить, — попросила Христина.

— Леший его знает! Тут потеешь, страхи наживаешь и — никак. А пришла баба, враз угомонила. Ишь какой ласковый да обходительный стал. Куда и норов подевался. Напра–во! — скомандовал Митяй.

— Можно и направо, коль тебе надо, — согласилась Христина, потянула правую вожжу и поманила быка кусками свеклы.

— Ишь ты, слухается, идет, как ученый! — восхищенно обрадовался Митяй. — Бери влево!

Христина не расслышала.

— Налево, говорю! Не понимаешь, — и тише добавил: — Бестолковая баба!

Бык ходил за Христиной и налево, и направо, и кругом, пока, наконец, не почувствовала она, что в упряжке бык ходить будет, и, передавая вожжи Митяю, сказала:

— На, командуй.

— Могем, могем, — поддакнул Митяй, — вот только передых сделаю. Да ты куски–то оставь нам, а? — и, забрав ведро у Христины, Митяй сел.

«Дудки, теперь уж я без глаз не останусь, — радея о. своем здоровье, думал Митяй, потирая, однако, вспухшую щеку. — Ладно, Христина не видела. А саданул–то хвостом крепко, со всего маху».

До самого вечера Митяй водил быка, вытоптав в логу траву.

Догорал закат, когда Митяй возвращался из лога. Отвел он быка в коровник неприметно, задами, стараясь свою затею упрятать, чтобы до поры до времени люди не знали и мог он подивить потом всех. Подле своего дома увидел костер, постреливающий в темноте искрами. Не удивился: по обыкновению, летом в Ивановке не топили печи и горячую пищу приготовляли на кострах. «Картошку варят», — принюхиваясь к дыму, подумал Митяй. Ему показалось, что он чует запах горячего пара и даже ощущает на языке вкус чуть пригорелой корочки. Митяй смачно сглотнул слюну и заспешил.

У костра слышался неторопкий, вязнущий в темноте говор.

— …Да где ему спрятаться? — рассудительно протянул человек в брезентовой накидке, прикуривая от горящей хворостины. — Теперь каждая мужицкая голова на виду.

— Кто его знает: нынче спрячется в амбаре, завтра — в другом месте, а потом, глядишь, в Грязи махнет, стибрит что–нибудь на еду и опять в подполье от властей укроется, — возразила тетка Агафья.

— Укажите, где он сейчас, я его за шиворот и уволоку, — резко бросая головешку, пробасил человек в брезенте.

— Ишь ты, какой прыткий. Укажите! Кабы знали где, наверно, тебя бы не ждали, — насмешливо вмешалась Христина. — Да и куда это с собой поволочешь, у тебя что, каталажка есть или другое что имеется?

— Другое. — И, затянувшись, добавил: — На фронт поведу. Уж я бы его прямо под пули.

— Жди. Так он и пойдет, — не унималась Христина.

— Этот антихрист хуже зверя, — вступила в разговор Аннушка, — лучше и не связываться. Из обреза может пальнуть.

Подойдя вплотную к человеку в накидке, Митяй попросил закурить, свернул самокрутку чуть не в полкисета, задобрил:

— Хорош табачок, с донничком, не хошь, а закуришь. — Пыхнул несколько раз. — А касаемо Паршикова — говорят, имеется обрез у него. Еще с кулацких времен. Отца его тряхнули в тридцатом, согнали на Соловки. Обрез и лежал закопанный. Видать, пригодился сыну…

— И носит же земля иродов, прости господи, — досадно встряла тетка Агафья, — Верно, что хуже зверя. Не всяк зверь сродни зверю. А этот похуже будет, попробуй Излови, — Агафья потыркала ножом в картошку — сыровата.

Подкладывали хворост. Потрескивали, лопаясь, сучья. Жарко пылал костер, и разговоры то умолкали, то разгорались, перекидываясь с одного на другой.

В долгой задумчивости, уронив голову на руку, сидел человек в брезентовой накидке. Потом, качнувшись будто спросонья, приподнял лицо, глянул в костер и обронил с придыханием:

— Вернулся… Еле добрался… Пылает степь…

— Откуда? — не понял Митяй, — Да какая степь?

— Там, на Дону… Жмет немец. Остервенело жмет.

Аннушка всплеснула руками:

— Отец, а сын–то наш, Алешка, кажись, говаривал, туда же пошел? Как же он там смертыньку переносит… Ой, горе–то какое!..

— Ну–ну, мать, хватит беду накликать. И без того тошно! — Митяй с сердцем плюнул в костер. — Да черт тебя дери, картошка–то горит! Носы, что ли, позатыкало. Паленым воняет.

Аннушка безмолвно сунула в костер рогач, хотела поддеть чугун, но не удержала. Картошка посыпалась в золу, дыхнувшую жаром.

— Ну, ей же богу, косорукая.

Аннушка пересилила эту обиду и, оттягивая рогачом чугун из костра, спросила обмякшим голосом:

— А наши–то как? Стоят?

— Стоят, мать, — ворохнулся сбоку брезент. — Времена теперешние не те. Ни в воде, ни в огне нас не утопишь, не сожжешь! — И человек в накидке поднялся, жестко потер рука об руку. — Прощевайте, мне до дому пора. А ты, мать, не тужи. Дождешься с сыном повиданья.