Василий Соколов - Крушение

Мысленно он возвращал себя в Ивановку; как и эта казачья станица, родное село страдало порухами и бедами войны.

Вихри летние над Ивановкой. Тучи черноземные, ввинчиваясь в небо, скачут по селу. То вдруг свалятся черной глыбой, пройдут низом, то вздыбятся, перекрутятся и уйдут в поля, и тешатся–гуляют на просторе, пока не уймутся обессиленные.

Сухменное стоит лето. Никнут травы. Недвижимо белое солнце. Того и гляди снова завихрится тугой воздух и пойдет вбирать в себя пыль на дорогах, пересохшую землю с ближних пахот.

Рыжими курганами дыбится застогованная солома, колюче топорщится белесая щетина стерни. За ржаными покосами начали поднимать пары. Нет–нет да блеснет некстати вывернутый лемех, и пойдет плуг вкось, оставляя кривую борозду.

Во, наказание! Куда тебя прет! — трудно выговаривает Митяй и одергивает вожжами корову, потянувшуюся было за кустом молочая.

Тощая, с облезлой на спине шерстью, корова понуро выравнивает борозду; так же понуро, задыхаясь от жары, идет Митяй, налегая всем телом на плуг.

Медленно переступают ноги. Медленно текут мысли…

«И в каком деле не бывает огрехов? Видать, с ними и война началась. Зевка дали… Ишь куда окаянный германец дошел. Аж в Грязях стали падать бомбы. Пашешь и не знаешь, придется ли сеять, али так все и полетит прахом».

— Но–но, тупорылая, чего встала! — понукает Митяй, — Я ж про то и говорю: дошел окаянный германец Окоротим! Нам не занимать силу. Но–но, агрегат тяни активней! — Митяй плюет на ладони и, ожесточаясь, с новой силой вгрызается плугом в землю.

«Оно, зачатие силы–то нашей, откуда берется? — спрашивает он себя и отвечает: — Алешка вот на юге воюет… От Москвы как прогнали неприятеля, так и не пущают больше, кончилось там его движение. И Питер блокадный супротивляется… Вот коней колхозных мы отдали в армию, говорят, сам Буденный ими правит… Германец чуть не к порогу подошел, а рожь скосили, и хлебушек пошел на войну. Сообща фронт держим…»

— Но–но, работай, милая, не плошай, — покрикивает он. — Мы с тобой тоже вроде как воюем. Хлеб потребно иметь, хлеб…

Борозда кончилась. Митяй выдернул у дороги плуг, приподнял его, раза два ударил о землю, сбив комья, и присел на обочину. Почуяв роздых, корова захватисто начала щипать широколистый подорожник.

Закончила борозду и шедшая за Митяем Христина. Подошла, вытерла о подол руки, сердито бросила:

— Чертовка комолая, еле ноги волочит, — И тут же хохотнула: — Хоть сама впрягайся, да погонять некому. Ты б, что ли, дядя Митяй, погонял меня тогда, а?

Митяй минуту пребывал в трудном смущении, потом с притворной ухмылкой поддел:

— Оно бы можно. Не староват я гонять–то тебя?

— Что ты, старый конь… — И Христина прыснула в кулак. Разохотясь на шутки, продолжала: — Заменяй, дядя Митяй, мужиков–то на селе не осталось.

— Уж ты отыщешь.

— Вот и то думаю, не начать ли поутру самой гонять коровушку к хромому Демьяну.

— Это как же? — не понял Митяй.

— Как в старину бабы делали. Мужики–то в город на заработки подавались, а пастух всегда на селе. Вот баба и гонит утром коровушку. Тут тебе и пастух, тут тебе и кустики…

— Тьфу, срамница! — незло сплюнул Митяи, — Одно у тебя на уме.

Христина сделала серьезное лицо.

— А у тебя нет, дядя Митяй? Да?

Полдневать сходились к реке. Поодиночке и кучно рассаживались в тени под ветлами.

Мцтяй не спешил к ветлам. Что–то запаздывала и Аннушка. «Ее бы сюда пахать! Завозилась дома и с едой волынит, — посетовал Митяй и глянул в сторону ветел, — Уж не прошла ли прямиком туда? Нет чтобы посмотреть в поле, может, мужик еще работает…» И Митяй, поугрюмев, начал распрягать корову. Колода показалась тяжелой, справился не сразу.. А когда снял, корова, почуяв свободу, радостно встряхнула головой и задела колоду рогом, выбила ее из усталых рук Митяя. Колода упала, больно задев ногу. Митяй рассвирепел.

— А, чтоб тебя разорвало! — вскрикнул он и в сердцах ткнул кулаком в коровий бок. Ткнул, замахнулся еще.

— Господи! Креста на тебе нету, что ли! — ахнула за спиной Аннушка. — Старый ты дурень, за что скотину обижаешь?

— За что, за что… — пробурчал Митяй, отводя глаза. — Бестолковая скотина! — И вновь распаляясь: — Не видишь, ногу зашибла, — И выставил сыромятный заскорузлый ботинок.

— Ты умный, ты и берегись. А то на корову валишь, — И Аннушка, не отдавая принесенного узелка Митяю, шагнула в сторону, поманив за собой корову: — Тпруньки, тпруньки, идем милая, идем. На травушку, к воде.