Василий Соколов - Крушение

— Митяй… Ох, Митяй…

— Что «Митяй»? — со строгой небрежностью переспросил Игнат. Рукоятки плуга отпустил, но не выпрямился, стоял согнутый.

— Дядя Игнат… беда… Митяй… упал… — и Христина беспомощно опустила руки.

— Упал, ну и что? Говори толком. — Игнат шагнул к Христине, сжатая тревога толкнула в сердце.

— Впереди меня… борозду вел… упал… не видала… — Христина все еще не могла отдышаться. В распахнутых глазах стоял горький испуг, — Не видала… Ой, дядя Игнат… — Она всхлипнула. — Пока я подогнала борозду, смотрю — лежит. Так и сунулся… Лицом в землю… — Христина провела ладонями по лицу, размазав на щеках грязные, мокрые полосы. — Не ды–ы–шит! — проголосила она и, обмякнув, медленно опустилась на землю.

— Верка, беги домой, зови скорей Наталью, пусть прихватит лекарства! — прокричал Игнат вслед дочери, уже выбегавшей на дорогу.

Лепешки, выпавшие из передника, враскид лежали на пахоте, и корова, кося глазами, тянулась к ним, сворачивая плуг.

Когда Наталья прибежала на поле, Митяй лежал серый, потускневший и как будто уменьшенный.

В полуоткрытых глазах стыла оторопь, лицо казалось каменно–спокойным, и сама голова будто приросла к земле.

Склонясь над Митяем, Наталья лихорадочно искала хотя бы малейших признаков жизни и наметанным глазом вдруг заметила чуть бьющуюся на виске жилку. Сердце обожгло: «Жив».

— В тень… Отец, Христина, помогите, — в голосе Натальи уже слышалась строгая уверенность человека, привыкшего бороться с недугами.

Митяя уложили в холодке под орешником.

— Верунька, воды, скорее! — твердо распоряжалась Наталья. — Христина, подложи что–нибудь под голову, — а сама, крепко перехватив запястье холодной руки Митяя, чутко считала слабые удары пульса. Другой рукою Наталья, не глядя, шарила по рубахе, расстегивала пуговицы.

Не найдя, что подложить под голову, Христина сняла с головы платок, быстро сложила — маловато, нагребла земли, пухлым комом все сдвинула Митяю под голову.

— Батя! А в чем же я воду–то понесу? — послышался Верочкин голос из–под откоса.

— Фу ты, ни горшка, ни кружки под рукой. Да погоди! — крикнул он, сбегая к дочери. — На, картузом зачерпни.

Прохладные, смоченные листья мать–и–мачехи положили на волглую грудь Митяя.

— Верочка, лей помаленьку, вот сюда, на лоб, — указала Наталья и проворно достала из брезентовой сумки пузырек с нашатырным спиртом, дала понюхать Митяю.

— Теперь пусть полежит в покое, — сказала Наталья.

— А можно мне дуть? Ветерок на него нагонять? — простодушно спросила Верочка.

Наталья вымученно улыбнулась.

— Что это за хворь такая? — вмешалась Христина.

— Ослабел, Силы подкошены, — ответила Наталья. — Солнечный удар…

Почти час лежал Митяй, не приходя в себя. Наталья сидела рядом, время от времени проверяла пульс. И какой же радостью засияло ее лицо, когда Митяй дернул пальцами, сильно вздохнул и открытыми, полными удивления глазами встретился с ее взглядом!

— Ты? Наталья?! Да что это? Где я?..

— Лежи, лежи. Не надо шевелиться, — поправляя сползший с груди лист, молвила Наталья.

Она знала: помощь оказана, но еще пролежит в постели Митяй.

Трудно стало Аннушке, когда слег Митяй: все свалилось на одни плечи. А пора приспела горячая — и просо артельное жать, и в огороде неуправка, и дом, и скотина, да и за Митяем нужен догляд. Почернела в неустанных хлопотах Аннушка, сгорбилась, а за всем не успеть. Трудно вздыхала она по ночам, не находя места намученному телу, стонущим костям. С рассветом вставала разбитая, неотдохнувшая.

— Ах ты, господи, грехи наши тяжкие… — еле слышно бормотала Аннушка, затапливая печь и стараясь не греметь кочергами. — Не разбудить бы старого. Рань–то какая. Поди, еще никто и огня не раздувал, — говорила она вслух, а думы шли далеко, опережая одна другую.

Начался новый трудный день. Забот по горло. И как одной управиться? И силы уже не те… А успеть надо: ох и долгая зима впереди — не запасешься всего, и ума не приложишь, как жить?

Аннушка суетилась у печи и не расслышала робкого стука в дверь. А когда стук послышался громче, вздрогнула, непонятливо огляделась. «И кто бы это мог спозаранку?» — недоумевала она, открывая щеколду и не сразу заглушая в себе горькие думы.

На пороге с плошкой в руке стояла Верочка. Еще не прибранные волосы лохматились, она потирала заспанные глаза.

— Никак ты, Верунька, — приветливо удивилась Аннушка. — Ну, заходи, заходи, пташка ранняя, — и, пропуская Верочку, спросила: — Зачем такую рань? По делу али как?