Игорь Подколзин - Обвиняется в измене?..

— Знаете, — медленно ведя по карте пальцем, словно повторяя свой путь домой из приграничного польского городка, откликнулся после паузы Антон. — В Москве я познакомился с одним интересным человеком. Он профессор математики, но, по-моему, больше философ. От него я услышал о том, что очень важно, когда кто-нибудь ждет и надеется на твое возвращение. И, представьте себе, это говорил очень одинокий человек, глубже и острее других чувствующий одиночество. Я могу уехать и больше сюда не вернуться, можете уехать вы, в потеряются наши следы, но мне бы этого не хотелось. Наверное, я в чем-то не прав, начав разговор сейчас, может быть, он совсем не ко времени и не к месту, но другого случая вдруг да не представится. Разрешите мне писать вам и запишите номер моей полевой почты…

Одного Волкова на завод Кривошеин не отпустил, поехал с ним сам.

— Ты еще не знаешь, каков там Петенька, — бурчал он, привычно массируя пальцами левой руки уродливый шрам на тыльной стороне правой ладони.

Помощник директора по найму Петр Александрович Первухин оказался взъерошенным молодым парнем в гимнастерке старого образца с двумя кубарями в петлицах. Не выпуская изо рта дымящейся папиросы, он молча пожал приехавшим руки и показал на стулья.

— Ты вот что, Петя, — по-свойски обратился к нему Кривошеин. — Что там у тебя с лаборанткой получилось?

— Сушкова? — недобро прищурился Первухин.

— Да, — подтвердил Антон.

— Уволена, — ткнув в пепельницу окурок и зло примяв его, отрубил Петенька и пригладил ладонью торчащие вихры.

— За что уволили? — расстегивая шинель и всем своим видом показывая, что уходить отсюда он пока не собирается, поинтересовался Сергей Иванович. — По статье?

— Как дочь врага народа, — не вставая, Первухин открыл массивный сейф и достал папку. Порывшись, вытащил листок. — Вот извольте ознакомиться с ответом на запрос. Сами же давали ориентировку по проверке кадров. Родитель ее был арестован как враг народа.

— Но его же реабилитировали, — возразил Волков, но умолк, почувствовав, что Кривошеин сжал ему колено.

— Могли тогда не разобраться, — небрежно отмахнулся Петенька, — а сейчас доверять ей оборонные секреты просто преступно. Согласны? — Не дождавшись ответа, он продолжил — Меня здесь для чего поставили, а? Чтобы я ушами квакал или работал? Где гарантии, что она не связана о врагом, тем более, ее отец; остался на оккупированной территории и еще неизвестно, чем он там занят. Вот так.

Прочтя переданный ему Кривошеиным листок, Волков положил его на край стола, и Первухин тут же спрятал документ в папку, убрал ее в сейф и захлопнул тяжелую дверцу.

— Она в анкете про отца писала? — доставая папиросы, поглядел в глаза хозяину кабинета Сергей Иванович.

— Ну и что? — откинулся тот на спинку стула. — Ну, писала. Плела, что тот воевал в Красной Армия, потом работал по линии Наркомпроса. Ответ читали? Арестован, как дезертир и вражеский элемент из семьи заводчика-фабриканта. А яблоко от яблоньки…

— А то, что обвинение снято, вы в ответе прочли? — поиграл желваками Антон. — Прочли или нет? Я с ней говорил, она своего отца лет с трех даже не видела, а вы… Где ей теперь работать? И по-государственному ли разбрасываться опытными лаборантками?

— По-государственному будет не дать пролезть на предприятие оборонного значения врагу! — без запинки парировал Первухин. — Не дать пролезть и затаиться!: Выявить и уничтожить! Знаете как Максим Горький говорил: если враг не сдается…

— Дурак ты, Петя, — с горьким сожалением констатировал Кривошеин. — Нашел себе врага, да побезответнее? А настоящего до сих пор не выявил. Эх ты, комсомольское племя!

— Но-но, — привстал хозяин из-за стола, — я вам, Сергей Иванович, не подчиненный, могу и рапорт подать.

— Подавай, — побагровел и набычился Кривошеин. — Подавай, сопляк! Меня не такие пугали… Рапорт он подаст!

Первухин побледнел и расширенными глазами уставился в стену, кусая губы. Повисла гнетущая тишина.

За окнами кабинета продолжалась обыденная жизнь завода: полз по узкоколейке чумазый паровозик с вагонетками металлолома, перекликались гудки, звенели краны, дымили печи, бубнила на стене черная тарелка репродуктора. Слегка прищурив глаза, глядел с большого портрета в широкой багетовой раме на сидевших внизу товарищ Сталин и словно оценивал каждого.

«Вот почему она сказала: не было бы вам самому хуже, — подумал Антон. — Старая заповедь — сын за отца не отвечает — здесь, как и везде, не в почете. Теперь каждый отвечает за все, за любые грехи: и свои и родителей. Однако кто нам дал право быть высшим судьей? И дал ли? Может, Петенька, как зовет его Кривошеин, присвоил себе такое право вместе с другими и теперь, не задумываясь, решает судьбы, казня и милуя по собственному усмотрению и сообразуясь только с мнением начальства, но никак не с законом, собственной совестью и партийными идеалами? Да и всегда ли они у нас совпадают — закон, совесть и брошенные с высоких трибун лозунги? Сколько еще людских судеб вот так вот, походя, будет решено! Сколько еще искалечится жизней, молодых и старых? Неужели он, Петенька, не понимает, что творит, обрекая девчонку на голод и холод, лишая ее работы, угла и куска хлеба в чужом городе?»