Игорь Подколзин - Обвиняется в измене?..

— Так точно. Но нам-то зачем знать, когда он отойдет?

— В этом вся штука. Идея родилась в процессе, так оказать, общения с местными жителями. Слушайте. — Он изложил план действий.

— У-у-у, — прогудел восхищенно Лунев. — Надо ж такое придумать.

— Вот бы еще наши бомбежку устроили, — мечтательно произнес Одинцов. — Тогда бы все без осечки прошло.

— Идет! — подал голос старшина. — Дедуся идет.

Все бросились поближе к кустам.

— Озирается, вот чудак, — комментировал поведение железнодорожника Карлов. — Ничего не показывает. Кулаки сжаты. Бестолочь, наверное.

— Попридержите язык. — Одинцов встал. — Человек жизнью рискует. Пойду выясню.

— Проводить? Чем черт не шутит.

— Не стоит. Все как прежде. Если что — за меня Карлов.

Одинцов перелез завал и вприпрыжку побежал по дорожке. Остановился около старика. Со стороны могло показаться, что допрашивает его. Потом махнул рукой в сторону селения. Еще что-то спросил. Дед закивал, раскланялся и засеменил к поселку. Командир постоял, будто что-то разглядывал под ногами, затем пошел мимо наваленных кучей шпал. Наблюдавшие не успели заметить, как он резко свернул и исчез в кустах, лишь слегка колыхнулись заросли.

— Ну как?

— Нормально. — Одинцов опустился на корточки и вытер ладонью вспотевший лоб. — Отойдет в двадцать три — двадцать четыре. Точнее узнать не удалось, но и это хлеб. Есть, утверждает, верный признак: как с противоположной стороны проследует поезд, так сразу очередь «нашего». Давайте-ка перекусим и обмозгуем детали. Что там осталось, Шкута?

— Тушенка с мясом. Сухари. Рафинад. Шоколад там оставил, я его не уважаю, баловство для мальцов.

— Выкладывайте. Я изрядно проголодался — живот подвело. Да и питаться здесь уже не придется.

— А переодеваться будем? — спросил Березовский.

— Да ладно уж, Григорий Иванович, чего зря канителиться, щеголяйте во «фрицевской», — усмехнулся командир. — Согласны?

— Конечно, — закивал Гришка.

— Теперь так, товарищи. После операции сбор на том «святом» месте. Надеюсь, все дорогу найдут? Ждать три дня. Затем прорываться к своим. Ясно?

Пузатые, грозовые тучи, помешкав на вершинах гор, перевалили хребет. Словно огромный ком грязного снега, кряхтя громом, брызгая молниями, покатили к далекому морю. По зарослям бестолково зашатались порывы ветра, закрутили сорванную листву. Припустил дождь, да не мелкий осенний, а как из ведра.

Разведчики укрылись за осыпавшимся дувалом. Тесно прижались друг к дружке и наблюдали за станцией. Ливень ее обезлюдил. Охрана и обслуга попрятались кто куда.

На юге сумерки короткие, а уж когда пасмурно и подавно. Потемнело быстро. Кое-где замутнели тусклые огни сигнализации. Покачиваясь, проплывали желтые пятна фонарей. Сидение без дела тяготило, и первым не выдержал Карлов.

— Вот, например, ты, Шкуток, — начал он, словно собирался сообщить что-то очень важное.

— Ну, — рыженький серьезно насупил бровки.

— Несомненно выйдешь в большое начальство, не исключено — в адмиралы.

— Это почему же?

— А помнишь, как Шолохов в «Поднятой целине» писал: головенка тыковкой, пузцо сытенькое, носишко утицей. Все как у тебя…

— Вот пустобрех. Я и взаправду думал, что путное скажет.

— А разве… — намеревался продолжить разговор Карлов, но командир перебил его:

— Тихо! Ничего не слышите? Давайте-ка переберемся поближе. И осторожнее, не шуметь.

Они перемахнули ограду и, крадучись, проскользнули к развесистой, в коричневых стручках, акации. От нее параллельно полотну тянулся заросший репейником то ли ров, то ли кювет. В нем и затаились.

Облюбованный ими состав стоял метрах в сорока. Слышалось сиплое шипение — локомотив уже прицепили. Вдоль эшелона маячили часовые.

Издалека, от моста, донесся перестук колес.

— С той стороны идет, — доложил Лунев.

— Значит, как наметили: Лунев левого, Карлов правого. Займете их места. Действовать нахальнее, но осмотрительно. Едва встречный нас закроет — бежим к полотну. Как пройдет — мы со Шкутой снимаем охрану, а Григорий Иванович подтаскивает взрывчатку. Дотащите один?

— Запросто.

— Друг друга подстраховывать.

Одинцов тревожно вглядывался в небо, но никаких признаков самолетов — ни гула, ни огоньков — не было. «Неужели не прилетят? — терзался он. — Тогда, пожалуй все напрасно».

Для Одинцова в те минуты становилось все яснее, что без такого серьезного отвлечения, как бомбежка, риск бесполезен. Силы явно неравны, разведчиков в схватке наверняка перестреляют всех до одного, задача окажется невыполненной.