Михаил Журавлев - Одержимые войной. Доля

Берг выслушал Туманова молча, продолжая разглядывать портрет. Несколько раз по ходу рассказа качал головой, раз положил ему руку на плечо и вставил негодующий возглас, но ни разу не перебил. Когда художник закончил, долго молчал, не в силах проронить ни слова. Услышанное потрясло. Невероятная история, в которую поверить было так же трудно, как и усомниться в правдивости рассказчика. Что там Берг с его проблемами?! Володя сидел напротив, понуро опустив голову, и молчал. Рассказ, заставивший вновь пережить историю самой счастливой и удачливой поры его жизни и трагическую развязку, выпил силы. Молчание прервал Гриша, хрипло вымолвив:

– Володя!.. Друг!.. Я скорблю вместе с тобой. Прости, что меня не было рядом, когда всё это случилось. Я должен был оказаться вместе с тобой. Я должен был почувствовать неладное. Но сам оказался в проблемах по уши. И просто забыл о тебе. Как не раз бывало. Прости меня, если можешь. Давай помянем Надежду.

Молча выпили. Блеск в глазах Туманова был не прежний, искривший с залихватской силой, какую не пригасить. Увы, есть сила, способная если не пригасить, то перенаправить живой огонь человеческого сердца, превратив в холодное пламя жажды возмездия. Нестерпимой, отчаянной, что, придя однажды, выжигает, испепеляет душу, но не сразу, а медленно, пядь за пядью. Она иссушает корни живого. Гриша увидел этот взгляд, и как током ударило. Такие же глаза он видел всего однажды, в далёком высокогорном Кабуле – когда вернувшийся из рейда молодой лейтенант, в одночасье поседевший и словно прибавивший лет пятнадцать, докладывал командиру о боевой потере. Один убитый… близкий друг. Ныне медленный огонь подбирался к портрету возлюбленной, но нацеленный не на её образ, а на предмет в её руках – на дьявольский платок, возможно, ставший причиной её гибели.

– Я уничтожу эту чёртову картину, – еле слышно прошуршали его губы. Чувствуя, что нельзя допустить, чтобы вместе с этим злосчастным лоскутом вышитой ткани, запечатлённой на другом лоскуте, натянутом на подрамник, исчез прекрасный образ живой человеческой души, Гриша схватил Володю за руку, стал трясти его и приговаривать, нет – прикрикивать, требовать, молить:

– Послушай, старик! Заклинаю, прошу! Не убивай её дальше! Не губи картину. Я знаю, ты не можешь смотреть на неё. Это больно, очень больно. Но быть может, не сейчас, потом, когда-нибудь… через годы, может быть, пройдёт эта боль, вернутся силы жить, и ты захочешь увидеть снова. А это обязательно будет! И тогда… Нет, ты подумай, ведь всю силу своей любви, всю мощь своей души ты вложил в эту картину! Зачем же ты можешь вот так запросто…? Если не можешь видеть её, тогда отдай её мне! Отдай. Если не насовсем, так на хранение. Я сохраню. Я ей хорошую раму сделаю. Я буду беречь её, как ничего в этой жизни не берёг! Я не сумел сберечь своей любви. Разменял на мелочи, теперь пытаюсь догнать, а никак. Ускользает, как тень, как видение. Я не сумел сберечь семьи. Думал, построю, как подобает мужику. Чтоб сын, дом, дерево… Чтобы всё, как у людей. А всё разваливается. Рассыпается карточным домиком. Стоило подуть ветерку – нет ни семьи, ни дома, ни дерева, что когда-то посадил, да забыл ходить за ним, оно и засохло. Теперь не оживить. Спиливать надо. Даже фамилии своей не сберёг… Но я хочу сохранить эту картину. В ней моя надежда. В ней твоя Надежда. В ней наша с тобой надежда. На то, что жизнь не оборвалась, не остановилась. Жизнь продолжается, как бы ни ошибались, как бы ни горевали о тех, кого не вернёшь никогда. Не убивай живого, Володя! Это нельзя!!!

Туманов слушал, и глаза его мало-помалу становились суше, взгляд твёрже. Когда же, захлебнувшись страстью, Гриша смолк, переводя сбившееся дыхание, не подымая глаз, протянул ему холст, отвернулся, вздохнул и, ни слова не говоря, оставил их вдвоём – обретшую бессмертие Надежду и застывшего над нею в немом восторге музыканта. Гриша бережно завернул картину в тряпицы и запрятал в свою сумку, с которой пришёл.

…Они пили всю ночь и весь последовавший за нею день. И были скромные похороны. Вновь то же кладбище, где неподалёку от могилы отца Гриша недавно принял крещение вместе с единственной по-настоящему дорогой ему девушкой в этой жизни. Позавчера получил от неё телеграмму. Но страшная история Туманова на двое суток затмила всё. Здесь, на кладбище вспомнил. Ведь и шёл к Володе просить их с Надей быть свидетелями на предстоящих разводе и свадьбе. Да этому плану никогда не суждено сбыться. Но Танюша приехала, ждёт вестей, а он, размазня, до сих пор даже не подал на развод. Что делать? Володя выслушивал пьяные всхлипы друга, сам плакался у него на плече. Они выпили ещё, вылив остатки на свежий могильный холмик, и, не сговариваясь, отправились к ней в гостиницу. О срочной работе, документах из консульства, Гриша и думать забыл, как выкинул из головы, куда спрятал или, может, где «посеял» сумку с портретом Нади. Гулявший в голове хмель обострил лишь главные чувства, не оставив места ни для второстепенных, ни для мыслей.