Михаил Журавлев - Одержимые войной. Доля

– Отчего ж, изволь. Хотя и положено сначала попоститься, потом причаститься. Да не в том дело. Когда душа страждет, грех отказать в исповеди. Тяжело тебе, сын мой?

Слова монаха пронзили Григория в самое сердце. Никто после смерти отца не говорил ему так просто «сын мой».

Чувствуя, что этот предмет ему мешает, Гриша швырнул прочь недокуренную сигарету и внимательно посмотрел в глаза монаху. Тот покачал головой и заметил:

– Ой, сыне! Ой, сыне! Даже не то грех, что куришь. А то, что соришь везде. Урна же есть.

– Простите меня, батюшка. Машинально. Вы можете выслушать меня прямо здесь, сейчас?

– Я уже слушаю тебя.

– Я долго не был на могиле отца. По разным причинам. Но вот пришёл. И сразу такое накатило. Живу не так, делаю не то. А что не так и не то, не пойму. Он меня упрекал, что я не ту выбрал профессию.

– Что ж, на то он и родитель твой, чтоб и об этом печься, – невозмутимо ответствовал незнакомец в рясе.

– Я понимаю, что, на самом-то деле, он был прав. Занимаюсь я сейчас совсем не тем, чем должен был бы. И вообще, может быть, правильнее мне было пойти по стопам его. Но теперь это поздно.

– Никогда не поздно, сын мой. Пока жизнь человеческая длится, ничто не поздно. Даже в час смертный раскаяние не поздно. А тем более выбор пути, пока ты ещё не стар.

– Да, батюшка, так. Но не могу я пойти по его стопам. Знаю, что не могу. У меня свой путь. Только я его не знаю. Чувствую, а не знаю, каков он. Оттого и маюсь. Всё ведёт меня куда-то, вот и кручусь перекати-полем. Вроде и семья есть, и сын растёт, и деньги зарабатываю. Только всё не то. Душа у меня болит. То спит, то вдруг проснётся и болеть начнёт. Я злюсь на неё, она опять засыпает. И ещё. Никак не научиться мне отличать злое от доброго. Бывает, что-то само нахлынет на меня, я и отдаюсь. Плыву себе по течению. А бывает, вдруг упрямым сделаюсь. Мне все кругом говорят, не надо, не ходи туда, не делай этого, а я, то ли назло им, то ли назло себе, иду и делаю. И как с этим быть, не знаю.

– То, что говоришь, правда. Вижу, что так и есть. Но прежде ответь, нет ли за тобой какого-то большого греха неотмоленного?

– А что есть грех, батюшка?

– Самый страшный из грехов гордыня. Когда мним мы о себе, что мы самые великие на земле, забывая о Творце нашем небесном и о том, что мы, дети Его, по сути, просто братья. А братья бывают старшими и младшими, но не великими и ничтожными. Не может старший брат возгордиться супротив младшего старшинством своим. И не умаляется младший по возрасту своему.

– Да, батюшка, знакомо. Прежде часто бывало. Но, по-моему, этот грех одолел я. Быть может, и не на все сто процентов, но одолел.

– Это ты смешно сказал. Нельзя на пять процентов помереть или чуть-чуть забеременеть. Есть вещи, которые происходят только целиком. Победа над грехом не может быть частичной. Так что, сын мой, следи за бесом гордыни, не давай ему воли володеть над тобой. Он главный враг твой, и борьба с ним главное дело жизни. Иной раз едва всей жизни хватит побороть сего беса. Но есть и второй. Властолюбие. Оно связано с первым грехом. Грешен ли ты, сын мой, сим грехом?

– Не знаю, точно сказать не могу. Что такое опьяняющее чувство власти, когда наперёд знаешь, что вот сейчас от твоего слова или поступка придут в движение большие массы людей, я знаю. Но сказать, чтоб я это чувство сильно любил и стремился к нему, я не могу. Просто однажды испытал.

– И хорошо ли тебе было?

– Мне потом было очень плохо. Точно из меня всю душу вынули и по кусочкам рассыпали.

– Вот это ты хорошо сказал, сын мой. Так и есть. Власть вынимает душу из человека. И начинает делать это, едва он прикасается к ней. Сие для любого нормального человека боль великая. Потому чаще ко власти идут те, для кого нету в том никакой боли, поелику душу уже отдали. А душу закладывают и отдают те, кто диаволу служит. Помнишь ли единую клятву, произносимую при крещении? Отрицаюсь от диавола и всех дел его. Посему нет во властолюбии ничего Божеского.

– Почему так? Разве не должно существовать общество в управлении и порядке? Всякий строй опирается на правителей, они держат народ в строю. Или государства распались бы, народы разбежались.

– Нет, сыне, заблуждение. Вспомни, что сказано: «Всякая власть от Бога». Что значит сие? А значит только одно. Богом дано человеку придти в мир сей тогда и там, где предуготовано, и переменить сего промысла Божия по произволу своему он не может. Значит, и власть возникает вместе с Родом. Ведь все племена и народы людские сложились родовыми, корнями восходят к единому родителю. Он суть главный. От него и дети его. И чтили племена этого родителя, и детей его ставили над собой без принуждения. Поелику власть бремя тяжкое, и никто из живущих в мире людей по доброй воле не жаждал взять её. Передавалось это бремя от отца к старшему сыну и так далее. Позднее порядок сей окрестили монархией. И везде, во всех странах и у всех народов соблюдался он и соблюдается неукоснительно. Вспомни: как только в каком-либо народе посягали на монарха, начиналось страшное самоистребление, после коего иной раз веками народ придти в себя не мог. А иные народы после того и вовсе исчезали. Диавол искушает человека, вкладывая в уши его лживые слова о свободе, равенстве и братстве. А на деле толкая его к свободе от Бога и родовых законов, к уравнению всех со всеми, хотя все мы разные, ибо живые, да к братству не во Христе, а во антихристе. Скольких сынов и дочерей своих положила под нож гильотины одержимая сим бесом Франция! И что получила она? Ныне французский народ, перемешанный с кочевыми племенами африканскими, на глазах угасает. Где великие сердца предков измельчавшего французского племени? Последний отчаянный взлёт духа в середине века сего сплотил лучших сынов в воинство Христово, что с песней шли на ворога. Но их было меньшинство. Ничтожная крупица. И маршала своего не отстояли. Предали. А то ещё один грех. Предательство. И кроется начало его во властолюбии и гордыне. Ибо не предать того, что ставишь более себя. Если видишь себя крупицей в океане мироздания, веточкой на Древе рода своего, то убоишься выпасть из океана, оторваться от Древа, не попустишь предательства. А возомнишь себя целым океаном, всем деревом, путь к предательству откроешь в сердце своем.