Константин Кудиевский - Горькие туманы Атлантики

Лухманов часто курил, ему приносили крепкий горячий чай, но это согревало и взбадривало лишь на короткое время. Чтобы побороть дремотную усталость, он поднимался из кресла, бродил на узком пятачке в десяток шагов от борта до борта, пока не уставали ноги. А туман словно собрался со всей Атлантики, и не было ему ни конца ни краю — ни за кормой, ни впереди; ни вчера, ни сегодня, ни завтра.

— Ты, товарищ помполит, самодеятельность собрал бы, что ли… — пошутил невесело капитан. — Или хотя бы Семячкин на мандолине потренькал: все же веселее!

— От его музыки и вовсе отходную затянешь, — усмехнулся Птахов.

А Савва Иванович только развел руками:

— Обязаны соблюдать тишину, забыл? Сыграешь польку-бабочку, а коммодор тут же пожалуется адмиралтейству, что на советских судах, дескать, не соблюдают инструкции.

— И то верно, — согласился Лухманов.

А помполит без прежней шутливости добавил:

— Людям не до музыки… Едва соберутся, начинают обсуждать положение на фронтах, — настроения не подымает! Так что лучше пусть отдыхают, чтобы на вахте потом не клевали носами.

Лухманов зашел в штурманскую рубку. На столе лежала путевая карта — белая, чистая, ничем не напоминающая о том, что в этих краях непроглядный туман. Путь конвоя огибал северную оконечность Исландии, пересекая Полярный круг. Датский пролив кончался, впереди по курсу карта становилась просторной: океан! Лухманов подумал о том, что от Англии, должно быть, торопится обещанная эскадра прикрытия — с линкорами и авианосцем; а быть может, она уже поджидает транспорты в точке рандеву, известной немногим. Конвой же по выходе из пролива скорее всего направится к Ян-Майену — затерянному в океане острову, который за годы войны моряки успели проклясть уже тысячу тысяч раз.

Лишь на четвертые сутки туман все чаще стал раздвигаться — именно раздвигаться, а не рассеиваться. Он по-прежнему застилал океан, однако теперь не сплошной громадой, а блуждающими мглистыми островами, каждый длиною во много миль. Между этими островами лежали обширные плесы чистой воды, и моряки «Кузбасса» впервые увидели наконец-то весь конвой.

Транспорты двигались несколькими колоннами, растянувшись на весь окоем, низко осев под тяжестью грузов, но все же громоздкие, многие с высокими трубами естественной тяги, которые густо коптили небо, словно пытались дымом заполнить просветы в тумане. Мачты и грузовые стрелы образовали неровный, зубчатый частокол, усеявший море, и море внезапно приобрело обжитой и уютный вид, напомнивший тесный рейд Хвал-фиорда. Это впечатление усиливали глыбы тумана на дальних и близких границах плеса: они, эти глыбы, при беглом взгляде походили на серые берега.

Между колоннами транспортов, пользуясь тем, что видимость прояснилась, рыскали по-хозяйски, на полных ходах тральщики и миноносцы эскорта, будто хотели воочию убедиться, что все в подопечном караване в порядке, суда невредимы и целы, имеют ход и держат место в строю.

— Все-таки отличные моряки на судах! — заметил с восторгом Лухманов. — Трое суток в тумане, а вышли из него как по ниточке, не нарушив походного ордера. Экстра-класс!

— Хочешь и себя похвалить? — поддел его Птахов.

— А и мы не хуже других! — весело отпарировал капитан. — Лопухом оказался только американец, севший на камни у Акранеса.

— Что такое есть «лопухом»? — сразу же оживился Митчелл и достал записную книжку.

— Который ушами хлопает, — пояснил охотно Лухманов. — А в море это вредит здоровью.

— О, понял! — рассмеялся англичанин. — Американцы часто хлопают уши!

Митчелл оставался верен себе и не упускал случая высказать свое отношение к американцам.

Конвой снова втягивался во влажную мглу, но теперь это не огорчало: знали, что ненадолго, что впереди ожидали новые чистые плесы, с каждым разом все шире, и туман, по всем приметам, должен был вскоре кончиться вовсе. Да и небо, угрюмое до того, разжижилось, посветлело — сквозь него угадывалось мутное солнце, от которого отвыкли в минувшие трое суток. Правда, ясное небо таило в себе и опасности — о них не думалось, пока шли в тумане. Сейчас же, едва прояснилось и «Кузбасс» выходил на свет, словно рождался из мороси, все на палубах теплохода задирали головы кверху: нет ли самолетов? Но делали это с прибаутками, весело, с любопытством, а не с тревогой, и стармех Синицын, наблюдая резвое настроение молодежи, осуждающе и сердито, по-стариковски ворчал: