Вадим Белов - Лицо войны [Современная орфография]

И вот, миновав эти сто шагов, оставив на них десятки трупов, десятки людей еще стонущих и ползущих обратно, серая лавина ворвалась в деревню, опрокинула ветхий забор и раскатилась по всем закоулкам и улицам…

А сзади спешили новые толпы таких же, но только совсем свежих солдат… Они бежали по полю, прыгая через тела товарищей, держа на перевес ружья и отвечая нашим затихавшим голосам новым громовым „ура“.

А еще позади где-то за пригорком твердо, уверенно и равномерно бухали наши орудия, и в воздухе гудела над нашими головами направленная в отступавших австрийцев шрапнель…

Рвалась она далеко впереди нас, и мы видели, как падали карабкающиеся вверх по склону горы, расположенной за деревней, голубые фигурки австрийских пехотинцев…

Главная улица села была широкие и естественно, что вся масса или, вернее, ее большая часть устремилась именно по ней, вслед за убегавшими австрийцами.

Какие-то две лошади, вероятно австрийские, с порванными постромками скакали между наших солдат, забытая походная кухня, сброшенная в канаву, торчала вверх одним колесом…

И в ту минуту, когда улица была полна наших солдат, когда деревня казалась почти занятой, раздался характерный быстрый и резкий разговор пулеметов совсем, совсем близко…

В первую минуту растерялись… Не знали, откуда летела эта саранча пуль, но через мгновение поняли коварный и остроумный план австрийцев…

Пулеметы стояли в домах. В открытые окна, как в амбразуры, выставлены были их дула и, сидя в прикрытии, австрийцы неожиданно засыпали нас продольным огнем…

Казалось бы первым словом команды должно было быть слово „ложись!“, но именно оно-то и не пришло тогда в голову ни начальникам, ни подчиненным…

Наоборот!.. — солдаты, уже чувствовавшие себя победителями, были взбешены этой помехой, и начался штурм домов со скрытыми в них митральезами…

Бежали люди, таща на себе солому и складывая ее у основания стен забаррикадированных домов, ломились в двери, сквозь щели которых сыпались австрийские пули, изобретательные солдатики даже карабкались на крыши, разбирая их, чтобы сверху поражать противников…

Кололи штыками с размаху, стреляли в упор, и, ворвавшись внутрь домов, убивали прислугу на пулеметах.

В канаве около большого углового дома навалена была целая груда тел русских и австрийских солдат, они смешались в объятиях смерти… Из этого дома никто не должен был выйти живым… Пулеметы из его окон слишком много скосили наших воинов, и все засевшие в доме были обречены…

Сзади, со стороны сада, его уже подожгли», черный, густой дым столбом тянулся вверх, языки пламени лизали стену и близко растущие грушевые деревья… Свежая сочная зелень трещала и коробилась в огне.

Около дверей завязалась перестрелка…

Австрийский офицер, засев у верхнего слухового окна, отстреливался из револьвера, а снизу ему отвечали из винтовок наши солдаты… С фасада же, из окон, по-прежнему трещали пулеметы то прерывчатой, то бесконечно долгой дробью…

У задней стены, невдалеке от двери, лежал весь окровавленный крестьянин, уже старый, с сильной сединой, в странных желтых волосах… Шрапнельным стаканом ему оторвало кисть руки, а, кроме того, пуля прошла грудь на вылет…

Видимо он уже перестал страдать… Лицо его бледное было скорее усталое и сонное, он безучастно смотрел по сторонам и дыханье вырывалось из его груди с шумом и клокотаньем.

На него не обращали внимания; когда-то он был владельцем этого дома, хозяином скотного двора, огорода и фруктового сада, жил безбедно и беспечально, и вдруг пришла война, перешли через границу австрийские солдаты, выгнали его из его дома, угнали или перебили его скот, опустошили огород и сад…

Не спрашивая его желания, поставили в окнах его мирного дома пулеметы и начали громить ряды той армии, которую он привык считать родной, тех людей, среди которых был, быть может, его родной сын…

И вот прилетел какой-то снаряд, и ни с того ни с сего оторвал ему руку, прилетела пуля и пробила грудь, и теперь, лежа на траве, забытый всеми старик задавал себе один вопрос:

— За что все это… и сожженный дом, и опустошенный сад, и угнанный скот… За что оторвана рука и пробита грудь!?..

Но все были заняты своим делом и неинтересен никому был этот посторонний раненый старик…

Между тем, дом разгорелся…

Австрийцы еще отстреливались; но уже менее усердно… Офицер, стрелявший через слуховое окно, был ранен и умолк…