Александр Погосский - Сибирлетка [Повесть. Современная орфография]

о берегам реки Молочной, в Таврической губернии, виднеются красивые деревеньки немецких колонистов. Лет 50 тому назад никакого жилья там не было: в те поры, только на лето, ногайские кочевые татары пригоняли свои «отары», то есть стада баранов, на пастбища по широким лугам, и проживавшие в речных камышах волки ждали этих гостей, голодая и завывая от осени до лета.

Но когда почти во всей Неметчине не стало покою от войн, то некоторые немцы просили наше правительство позволить им переселиться в Poccию. Им назначили эти пустынные и привольные места, пособили деньгами; немцы пришли, поделили промеж собою участки и поселились по берегам рек.

Плохо было сначала: ни кола, ни двора, — жили в землянках. Волки наведывались к ним частенько: бывало немка варит свой «габер-суп» , а волк с верху крыши землянки глядит в отдушину — «так ли-мол ты хозяйничаешь?» И не только на домашнюю скотину, а и на людей нападали середь белого дня эти разбойники зубатые. Но «терпение и труд все перетрут»: — помаялись, победовали новые поселенцы, да понемногу так обжились, обзавелись и разбогатели, что теперь только кофеек попивают, да денежки считают.

В 1854 году, как началась в Крыму война, эти самые колонисты-немцы прислали своих выборных или старост к нашему главнокомандующему с такой просьбой: «по милости русских, наши бедные отцы разбогатели здесь — теперь мы хотим отслужить вам за благодарность: примите от нас хлеб, картофель, подводы. И просим мы прислать к нам на излечение ваших раненых в сражениях солдатушек, будем беречь их, как братьев наших». И оставили немцы много подвод своих в военное распоряжение.

И вот, той же осенью 1854 года, в ненастный ноябрьский день, в одной из немецких колоний — и в домах, и на улице заметно было суетливое движение: с самого утра, то на одном, то на другом крыльце беспрестанно появлялись заботливые немцы, за ними выскакивали ребятишки; любопытно поглядывали они на дорогу. Дорога эта, обсаженная деревцами у селения, вилась через поля и нивы, и под дождиком лоснилась сплошною грязью и лужами. Кого-то ждали с той стороны.

Около полудня, прискакал в деревню колонист; на вопросы немцев он мимолетом отвечал: «Едут! Сейчас будут!» и соскочил с коня у ворот старосты. — Вскоре примчалась усталая тройка: офицер и военный доктор, забрызганные грязью, остановились у тех же ворот. За ними приехал фельдшер с своим аптечным ящиком. — и не больше как через полчаса, показался вдали по дороге обоз в 30 или 40 немецких фурманок.

Все народонаселение деревни — и стар, и мал, несмотря на дождик, высыпало из домов; старики и старушки вздыхали молча, беленькие немочки перешептывались и во все глаза глядели на приближающийся обоз. Ребятишки прыгали, лезли на перила, изгороди и деревья — кричали и шумели без умолку; собачонки, вертясь под ногами, помогали шуму. — Словом, в тихой немецкой колонии произошла небывалая суматоха; ждали гостей, еще незнакомых, невиданных прежде.

Наконец, обоз, встреченный офицером, доктором, фельдшером и старостами, въехал в деревню. Перед каждым домом, по очереди, останавливались подводы и каждый хозяин принимал своего гостя. Гости эти были — наши, раненые в разных битвах и сшибках, герои — защитники Крыма, солдаты нашей храброй армии.

Все они были промочены дождем до нитки. Иные бодро выскакивали из фурманок; другие, истомленные дорогой, с трудом слезали с них; а некоторых, обессиленных кровотечением или горячкой, бережно снимали немцы и относили на руках в дома.

Покрякивали да поохивали богатыри подбитые, а глядя на них слезами всплакивали сердобольные старушки-хозяйки. Повязанные головы, руки, ноги; мотающийся у иного пустой рукав, бледные, истомленные лица; у другого и совсем неоткрывающиеся глаза — было над чем погоревать доброму человеку. Но земляки наши не очень унывали.

«Ну, до свиданья, земляк!» — проговорил товарищу своему георгиевский кавалер, выбираясь из фурманки; рукава и полы накинутой шинели его были пропитаны кровью. Он слезал с фурманки, как-то скользя с нее, а руками не придерживался. «До свиданья! Эх брат, как ты осунулся!» Земляк, бледный как полотно, открыл глаза на речь кавалера, и снова сомкнул их.