Николай Раевский - Добровольцы

– Но у вас оружие, вы боретесь. Все-таки лучше, чем вот сидеть и мучиться. И потом, когда победите…

– Если победим, оставшиеся в живых любезно поблагодарят и скажут – теперь, братцы, катитесь.

– Почему у вас такие мрачные мысли?

– Факт… Разве не слышали о законе мирового свинства?

Слезинки еще не высохли, но карие хохляцкие глаза смеются.

– Кажется, у нас не проходили…

– Жаль… Основной принцип истории. Учительнице следовало бы знать.

Получил приказание отправиться в штаб армии на станцию Рыково. Должен получить сто восемьдесят аршин английской материи на брюки и гимнастерки для офицеров и купить хром на сапоги по казенной цене…

Не хочется ехать в эту командировку, но отказаться нельзя. Опять в бумажнике удостоверение за четырьмя подписями. Командир артиллерийской бригады, адъютант, начальник дивизии, начальник штаба. Трое, чернильным карандашом, генерал Турков – простым. Его буквы, колючие, четкие, плавно переходят одна в другую. Бледный оттиск печати с коронованным орлом. На расходы получил миллион рублей. Толстая пачка глянцевитых десятитысячных кредиток, только что привезенных из полевого казначейства. Коли поторговаться, можно купить около сотни гусей.

– Где это такая здоровая стрельба?

– Не знаю, Аксенов, как будто на Днепре…

– Надолго едете, господин капитан?

– Нет, дней пять-шесть, не больше.

– Винтовки не берете?

– Ну, слушайте, было бы смешно в штаб армии… людей только пугать…

Едем на станцию Рыково. Со мной два солдата из обоза, бывшие красноармейцы. Везут для сдачи в интендантство коровьи кожи. Замерзшие свитки с бурыми кровяными пятнами на взъерошенной шерсти. Попросился на подводу еще писарь – вольноопределяющийся. Я разрешил. Лошади хорошие, дорога, как бетон. После дождя и слякоти сразу двенадцать градусов ниже нуля. То рысим, то идем пешком. Иначе ноги коченеют. Мы одни. Ни повозок, ни людей. Над замерзшими полями густой неподвижный туман. Солнце, точно тарелка из красной меди. Сильнее и сильнее шумит мотор. Невидимый автомобиль идет навстречу. Подводчик останавливает телегу, берет лошадей под уздцы. Большая темно-красная машина. Георгиевский вымпел. Командую «смирно». Все места заняты. На заднем сидении генерал Кутепов. Фуражка надвинута низко на лоб. Лицо хмурое. Прикладывает руку к козырьку и внимательно на нас смотрит. Мужик снимает шапку. Обдали бензиновой гарью. Ушли в туман.

– Куда это штаб едет?

– Право, не знаю… Как будто в наши края.

– А как, разрешите спросить, правда, что в Таврию идет Буденный?

– Да, кажется, идет. Все время об этом разговоры.

Долго мы спали. Уже девять часов. Хозяйка успокоилась и печет оладьи. Вчера согрела насчет мужа. Сидел у соседей, а на ночь зарылся в солому, чтобы не заставили ехать с подводой. Как раз была его очередь.

Оладьи жирные и горячие. У меня с собой коробочка сахару и морковный чай. Пьем, не торопясь.

– Вы б, господин офицер, скорейше ихалы.

– Почему, хозяйка?

– Та це из села тикают. Комендант и той утик.

– Что ты рассказываешь? Куда комендант утик? – семинарист разозлился, ругается.

– Та хиба ж я знаю… Люди кажуть, що якась конниця наступае.

Телега тарахтит по замерзшей грязи. Едем рысью по обочине, обгоняя колонны обозов. Где-то прорвалась красная кавалерия. Больше никто ничего не знает.

Вот и Рыково. Дымят эшелоны. На платформе серо-зеленая толпа.

– Штаб армии? Давно ушел в Крым. Попроситесь к летчикам. Они идут первыми. Инженерный полковник рассказал мне, в чем дело. Предыдущие дни туман мешал воздушной разведке. Никто не видел, как Буденный переправился через Днепр и вышел в тыл. По всему судя, первая конармия скоро перережет железную дорогу. Защищать некому. Говорят, путь в Крым открыт. Вообще, дело дрянь, совсем дрянь.

Поля кругом станции гладки, как хороший аэродром. Аппарат, слегка подпрыгивая, бежит вдоль полотна, дает полный газ и, заревев, отрывается от земли. Красные еще далеко – авангард в двадцати верстах от дороги, но на всякий случай поезд пойдет с воздушным охранением. В эшелоне авиационных баз дорогое казенное имущество и семьи летчиков.

У вагонов-ресторанов отличные рессоры. Идешь через весь поезд, в коридорах иногда так бросает, что боишься разбить стекло, а в dining-car [17] Вагон-ресторан (англ.). сразу уверенность. Тяжелые тарелки с тонким голубым ободком стоят, как врезанные, и только на супе да на вине ровная дрожь.