Нгуен Шанг - Когда дует северный ветер

— Надо будет еще поупражняться, — весело сказал он, — рано или поздно я тоже обзаведусь собственным гамаком.

Но вдруг замолчал и потупился. Я понимал, он подыскивает слова, чтобы начать разговор, ради которого, собственно, и явился сюда во второй раз. Помолчав, он поднял голову и заговорил, голос его звучал по-другому — строго, чуть ли не торжественно:

— Братья! На этот раз я приехал к вам совсем с другой целью, чем раньше. Я принял решение — окончательное. Но до того, как расскажу вам все, хочу, чтобы ты, Тханг, прочитал письмо моего друга.

Достав из кармана куртки письмо на тонком бумажном листке, сложенном вчетверо, он протянул его мне.

— Вот… Прочтите вместе с Утом. Потом поговорим.

Я раскрыл письмо. Почерк был мелкий, слегка наклонный.

«Дорогой Шон!

Вот уже три года мы с тобой не виделись. В день своего отъезда я заходил к тебе, долго стучался в дверь, но тебя не было. Я часто думаю, окажись ты тогда дома, как знать, возможно, сейчас мы были бы вместе. Лежу в гамаке, покачиваюсь и вспоминаю время, прожитое в Сайгоне. Уверен, это очень даже могло случиться; увы, я не застал, тебя. А ждать я тогда не мог, не успел попрощаться ни с кем, даже с отцом и с мамой. Прошло три года, я с каждым днем все больше убеждаюсь: я был прав, что ушел тогда, мой выбор верен. Он совпал с «волею неба» и моей собственной волей. Сколько лет маялся, какой горечью отравлено было сердце, и все из-за поисков своего места в жизни. Земля огромна, живи себе где угодно, но истинное свое место все ищешь и выбираешь до седых волос. Вот и я наконец отыскал свое место — единственное, которое соответствует моему положению и убеждениям. Нет, оно не на той стороне, где все прогнило, выродилось, но — и не на «этой»; мое место посередине, именно между противоборствующими силами. Подобно многим нашим друзьям, я в шестьдесят восьмом после лунного Нового года Земли и Обезьяны ушел из Сайгона и примкнул к третьему фронту. Этот Союз [36] Речь идет о созданном в 1968 г. в освобожденной зоне, в предместье Хюэ, Союзе национальных, демократических и миролюбивых сил Вьетнама (СНДМС). и есть самая подходящая для таких людей, как мы, организация. Объединение патриотов, стремящихся спасти свою страну.

Шон! Нечего больше колебаться! Твои друзья ждут тебя! Каждый раз, вспоминая о тебе, мы сожалеем: эх, будь среди нас человек с таким умом, и знаниями, как у Шона, сколько бы можно было совершить важных дел. Достаточно, скажем, написать правдивую книгу о тех тюрьмах, где ты неоднократно бывал. Подумай и решайся. Твое место не там, а здесь, среди нас.

Это письмо я пишу и от имени наших друзей, которые шлют тебе сердечный привет.

Ждем тебя

Постскриптум. Я неожиданно встретил здесь певицу Ми Тхань, она теперь артистка ансамбля Освобождения. Она повзрослела, но хороша по-прежнему. Мы рассказали ей, что там, у себя, грустя по ночам, ты часто включаешь магнитофон и слушаешь ее пение. Она была очень растрогана».

Дочитав письмо, я сложил его и вернул Шону.

— Это писал один профессор, старый мой друг, — сказал он. — Все так и было, он ушел тогда из Сайгона. И он прав: застань он меня в тот день, когда стучался в мою дверь, чтобы проститься, быть бы мне сейчас другим человеком. Весна шестьдесят восьмого канула в прошлое. Люди в Сайгоне с тех пор не видели на улицах бойцов Освобождения, но образы смельчаков остались в памяти у всех. Да, в городе больше не слышно выстрелов, но в сердцах людей, в моем собственном сердце они не смолкли. Эхо взрывов разрушило стены, разделявшие нас. Глухие стены политических предрассудков, предубеждения и вражды рухнули. Мысли людей прояснились. Тогда-то прозрел и я. Прозрел и пришел сюда, к вам. Счастливый случай свел нас с тобой, с твоими друзьями, дал мне возможность повстречать дядю Хая, услышать историю семьи, где каждый — борец против захватчиков, истинный патриот. Потом я вернулся в Сайгон, к себе домой. Но улицы и места, с которыми было связано столько воспоминаний, вдруг стали чужими для меня. И тут я получил письмо от моего друга, вступившего в Союз национальных сил, — вот это самое письмо. Верно! — подумал я. Когда идет борьба за само существование нации, никто из ее сыновей не может быть только свидетелем. Нет, надо самому броситься в бой, броситься в бой!

Он дважды медленно кивнул головой.

Итак, к нам пришел еще один боевой товарищ. Вроде бы мы должны были выказать свою радость. Но почему-то все трое молчали. Ни тогда, ни долгое время спустя я, думая об этом, не мог объяснить себе, отчего мы с Ут До не закричали от радости, не кинулись обнимать Шона. Может быть, мы умолкли, понимая: на наших глазах совершается поворот в судьбе человека? Или решение Шона «самому броситься в бой» показалось нам слишком внезапным? Мог смутить нас и его голос — торжественный, но приглушенный и печальный, как бы полный раскаяния.