Валерий Строкин - Так и кончается мир [СИ]

— Давай зайдем, я хочу пить? — предложила она.

Проклиная тесные туфли, я обулся. Оля продолжала меня пристально разглядывать.

— Ты действительно изменился, — поставила окончательный диагноз.

Я пожал плечами, зря пытается втянуть в спор — ничего не получится. Я устал от споров.

— Твоя мама сказала, что ты хочешь уйти из театра? Андрюша, разве это разумно?

Я промолчал.

— Пора забыть о том периоде, пусть это кошмар, но им нельзя бравировать.

— Я не бравирую. Не волнуйся с психикой у меня всё в порядке.

— Извини, я не уверена.

— Ага, вдвоем с мамочкой, вы меня излечите.

— Не говори глупостей, просто волнуемся за тебя.

Мы остановились перед кафетерием. Я оставил Олю за столиком, под красным зонтиком и с радостью скрылся внутри. У стойки меня встретил невысокий парень, темные очки скрывали его глаза и половину лица.

— Что изволите?

Стало смешно: «Что изволите?» — из прошлого века, напомаженных, изогнутых вопросительным знаком целовальников.

— Рюмку коньяка и два двойных кофе.

— Будет исполнено. — Целовальник вежливо улыбнулся, принял деньги и отсчитал сдачу. Начал колдовать над кофеваркой.

Я вернулся к столику, закурив сел напротив Ольги.

— Ведь ты бросил курить? — удивилась она.

Было дело, когда-то обещал избавиться от пагубной привычки. Но сегодня, с тихой радостью и глупым мальчишеским самодовольством, доказывал свою независимость и показывал самостоятельность.

— Курю, — я улыбаясь, выпустил колечко дыма.

— Зря, — коротко ответила Оля, в её глазах промелькнули растерянность и настороженность. — Зря, — повторила она.

Нам принесли кофе и коньяк.

— Что это? — Оля показала на рюмку.

— Наверное, коньяк, — я невинно пожал плечами. Встреча начинала забавлять.

— Заказать, ты не желаешь?

Она перестала щуриться, наступила крайняя фаза удивления.

— С кофе в самый раз.

— Андрюша, что с тобой происходит? — Оля схватила себя за косу, как утопающий за соломинку.

— Ничего не происходит.

— Ты ведешь себя отвратительно.

— Почему? Нормально.

— Все…вот это все, — она показала на рюмку, кофе, пепельницу с сигаретой.

Я потушил сигарету. Поднял рюмку с коньяком.

— Твое здоровье.

Оля хмуря соболиные брови, уставилась в чашку.

— Ты знаешь, я скоро уеду в Америку, на гастроли.

— Знаю, это здорово. Бродвей сойдет с ума, а наши пьяненькие эмигранты будут заносить тебя и дирижера на руках в хотэль. — Прозвучало грубо.

Она осторожно положила ладонь поверх моей.

— Андрюша, я представляю, каково тебе пришлось. Пройдет еще немного времени…тебе надо успокоиться, отдохнуть и все вернется в русло…А может, наоборот, стоит заняться работой, отвлечься от обыденной суеты, — сбивчиво заговорила она, поглаживая мою ладонь.

Я выдернул руку.

— Ни черта ты не представляешь. Мне не надо времени, чтобы успокоиться. Я спокоен, как мамонт. Ты правильно сказала — я изменился и ничего с этим не поделаешь. Психиатры не помогут. Я перестал быть рафинированным, сладким и второразрядным актеришкой, каким ты привыкла меня видеть. — Я достал сигареты — зря нервничаю:

— Оленька, я нашел себя и мне нравится таким быть. Таким, какой я есть. Я тебе хотел сказать, — я прикурил, — не надо нам мучиться — ничего у нас не получится.

— Что не получится?

— Лучше расстаться. Будем друзьями. Поищи в Америке миллионера, там их полно, от наших баб они без ума.

— Андрюша, ты думаешь, что говоришь? — она непонимающе смотрела в глаза.

Я выдержал взгляд.

— Да, я думаю, что говорю. Прощай, Оленька.

Лицо её сделалось растерянным, в глазах появился испуг. Такой я никогда её не видел. Почему-то мне стало весело, я поднялся.

— Не думай, черепица у меня не шуршит, а это значит, что крыша не едет.

Я громко запел:

— Купила мама Гоше новые калоши, новые блестящие совсем как настоящие… — Грубо и по-хамски? Возможно, но мне было тяжело продолжать разговор и не хотелось. Как объяснить другому человеку, что ВСЁ…

Каждый объясняет по-разному. Не было у нас любви, а что было? Ничего…

Господи, тогда почему так муторно на душе?…

Я шел по улице, чувствуя как колотится сердце и появляется непонятное жжение в глазах… Дело не в Оле, просто тот кошмар, как проклятие, будет преследовать меня вечно…Или я сам себя преследую?…

Я вспомнил! Нет, я не забывал…Завтра сорок дней. Сорок дней…

Больше с Олей я не встречался и не вспоминал. Она пыталась встретиться, поговорить, объясниться, звонила маме. Они о чем-то подолгу шептались. Мать поджимала губы и со значением и молчаливым упреком посматривала в мою сторону. Пыталась на меня наехать, но разговоры об Оле я пресекал.