Джорджия Хантер - День, когда мы были счастливы [litres]

Украинцы пристально следят, чтобы руки двигались, а люди были заняты. Стоя около поезда, за происходящим следит офицер в форме. Похоже, немец, эсэсовец. Оберштурмфюрер [93], наверное. Мила научилась определять немецкие военные звания по знакам различия, но она слишком далеко, чтобы понять наверняка. Кем бы он ни был, очевидно, что руководит всем он. Что он подумал, когда ему поручили это дело? Мила морщится, когда налегает на деревянную ручку лопаты и на ладони лопается еще одна мозоль размером с монету. «Не обращай внимания», – велит она себе, отказываясь поддаваться боли. Отказываясь жалеть себя. Земля еще мерзлая, и дело продвигается медленно. Хорошо. Это даст ей немного времени. Еще несколько минут с дочкой.

– Мамусю, – шепчет Фелиция, дергая Милу за брючину. Она сидит по-турецки у ног матери. – Мамусю, смотри.

Мила следит за взглядом Фелиции. Один из евреев на поле бросил лопату и идет к немцу у поезда. Мила узнает доктора Фридмана, до войны тот был известным дантистом в Радоме. Селим, бывало, ходил к нему. Пара украинцев тоже замечают его и направляют на него винтовки. Мила задерживает дыхание. Его же убьют! Но капитан дает подчиненным знак опустить оружие.

Мила выдыхает.

– Что случилось? – шепчет Фелиция.

– Тихо, chérie [94] Милая, дорогая (фр.) . Все хорошо, – Мила дышит, надавливая ногой на лопату. – Сиди тихо, хорошо? Оставайся тут, чтобы я тебя видела. Я люблю тебя, моя дорогая. Просто держись рядом со мной.

Мила смотрит, как доктор Фридман беседует с немцем. Кажется, он говорит быстро, показывает на щеку. Через минуту капитан кивает и показывает за плечо. Доктор Фридман кивает, потом быстро идет к пустому вагону и забирается в него. Его пощадили. Но почему? В Радоме евреев из гетто часто вызывали, чтобы помогать немцам. Наверное, думает Мила, доктор Фридман раньше лечил капитану зубы, и немец понял, что ему снова понадобится его помощь.

Внутренности завязываются узлом. Она точно не оказывала никаких услуг. Ей лучше схватить Фелицию и бежать со всех ног. Она бросает взгляд на деревья, но до них двести метров от рельсов. Нет. Бежать нельзя. Их моментально застрелят.

Порыв ветра гонит по полю облако пыли, и Мила склоняется над лопатой, в глазах песок. Моргая, она обдумывает действительность: ждать ответных услуг неоткуда. Бежать некуда. Они попались.

Пока она осмысливает неизбежное, в воздухе раздается выстрел. Мила резко поворачивает голову. Через ряд от нее на земле лежит мужчина. Он пытался бежать? Мила прикрывает рот и смотрит на Фелицию.

– Фелиция!

Но ее дочь как зачарованная смотрит на тело, лежащее лицом вниз, на кровь, вытекающую из затылка.

– Фелиция! – снова окликает Мила.

Наконец дочка поворачивается. Ее глаза огромные, а голосок тоненький.

– Мамусю? Почему они…

– Дорогая, посмотри на меня, – просит Мила. – Смотри на меня, только на меня. Все будет хорошо.

Фелиция дрожит.

– Но почему…

– Не знаю, любимая. Иди. Сядь ближе. Рядом с моей ногой, и смотри на меня. Хорошо?

Фелиция подползает ближе к материнской ноге, и Мила протягивает ей руку. Фелиция вкладывает в нее свою, и Мила быстро наклоняется, чтобы поцеловать ее.

– Все хорошо, – шепчет она.

Когда она выпрямляется, вокруг раздаются крики.

– Кто побежит следующим? – подначивает кто-то. – Видите? Видите, что будет? Кто следующий?

Фелиция смотрит на мать полными слез глазами, и Мила прикусывает внутреннюю сторону щеки, чтобы не сорваться. Нельзя плакать, не сейчас, не перед дочерью.

Armee-Verpflegungs-Lager (AVL), окрестности Радома, оккупированная Германией Польша

март 1942 года

Приближаясь к воротам, Яков размахивает носовым платком.

– Schießen Sie nicht! Не стреляйте! – запыхаясь, просит он между частыми рваными вдохами.

Он пробежал трусцой почти восемнадцать километров с чемоданом и фотокамерой и ужасно выдохся. Мышцы правой руки будут болеть неделю, а ступни опухли и нарывают, но он пока не заметил.

Охранник из СС кладет ладонь на пистолет и, прищурившись, смотрит на Якова.

– Не стреляйте, – повторяет Яков, когда подходит достаточно близко, чтобы вручить охраннику свое удостоверение. – Пожалуйста, я пришел повидать жену. Она… – Он бросает взгляд на кинжал, висящий на цепочке на ремне охранника, и внезапно лишается дара речи. – Онаменяждет, – выпаливает он на одном дыхании.

Охранник рассматривает документы Якова. Они настоящие; в гетто и здесь нет смысла притворяться тем, кем ты не являешься.