Джорджия Хантер - День, когда мы были счастливы [litres]

Элишка смеется, качая головой.

– Подразним судьбу? Ты правильно понял?

Адди обожает американские выражения и не спешит признаваться, что иногда искажает их.

– Наверное, нет. Но что скажешь, попробуем?

– Я согласна, если ты тоже, – говорит Элишка, с прищуром глядя на него, как будто бросая ему вызов.

Адди качает головой, восхищаясь тем, с какой легкостью Элишка способна смеяться над опасностью. Кроме жалоб на жару, она, кажется, ни капли не обеспокоена их двухмесячной задержкой в Дакаре. Он поворачивается к ней, игриво дуя на светлый локон над ушком и изучая кожу головы, как, бывало, его мама рассматривала кожу куриц на рынке в Радоме.

– Ты выглядишь в самый раз, – говорит он, складывая кисть в виде пасти. – Как раз время ужинать. Уверен, акулы голодные.

Он хватает Элишку за колено.

– Netvor [61] Чудовище, изверг (чеш.) ! – визжит Элишка, шлепая его по руке.

Адди ловит ее ладонь.

– Netvor! Это что-то новенькое.

– Ты netvor, – говорит она. – Чудовище! Понимаешь?

Между собой они разговаривают на французском, но Элишка каждый день учит Адди примерно десятку чешских слов.

– Чудовище? – поддразнивает Адди. – Это пустяки!

Он обнимает ее и покусывает ушко, откидываясь назад, их головы мягко приземляются на песок.

Они нашли пляж две недели назад. Свежий воздух и уединение – настоящий рай. Остальные пассажиры не отваживаются забредать так далеко поодиночке, а местных, похоже, пляж мало интересует.

– У них и так кожа черная, зачем им? – как-то съязвила Элишка, на что Адди спросил, видела ли она раньше чернокожего человека. Оказалось, что до высадки в Дакаре нет, как большинство остальных на борту «Альсины». На самом деле, большинство европейских беженцев с «Альсины» отказывались разговаривать с африканцами. Адди находил такое поведение абсурдным. Ведь именно расизм – самый корень нацистской идеологии – стал причиной их бегства из Европы.

– С чего мне не хотеть узнать африканцев? – удивился он, когда Элишка поинтересовалась, почему он считает необходимым общаться с местными. – Мы ничем не лучше них. А кроме того, люди – это все, через них узнаешь место.

С момента прибытия он подружился с несколькими владельцами магазинчиков в гавани, даже выменял у одного из них цветной плетеный браслет, который завязал на запястье Элишки, на фото Джуди Гарленд [62], вырванное из журнала, оставленного кем-то из пассажиров «Альсины» в салоне первого класса.

Адди смотрит на часы, встает и поднимает Элишку на ноги.

– Уже пора? – дуется она.

– Да, дорогая.

Неся обувь в руках, они идут обратно по пляжу в ту сторону, откуда пришли.

– Так не хочется уходить отсюда, – вздыхает Элишка.

– Знаю. Но нам нельзя опаздывать.

Они уговорили караульного на особое разрешение сойти с «Альсины» на берег с полудня до шести вечера. Если они нарушат комендантский час, их лишат этой привилегии.

– Как мадам Лоубир сегодня? – спрашивает Адди на ходу.

Элишка смеется.

– Гранд-дама! Она… как это сказать… a bourru [63]. Брюзга.

За последний месяц мать Элишки ясно дала понять, что ей не угодны ухаживания Адди за ее дочерью. Это не имеет никакого отношения к тому, что он еврей, заверяет его Элишка – в конце концов, Лоубиры тоже евреи. Дело в том, что он поляк, а по мнению Магдалены, ее получившая образование в частном швейцарском пансионе дочь, которую ждет блестящее будущее, слишком хороша для поляка. Однако Адди твердо намерен переубедить мадам Лоубир и изо всех сил старается обращаться с ней с предельным уважением и почтительностью.

– Не волнуйся насчет моей мамы, – фыркает Элишка. – Ей никто не нравится. Она смягчится. Просто надо подождать. Обстоятельства немного… необычные, не правда ли?

– Наверное, – говорит Адди, хотя он еще не встречал человека, которому не понравился бы.

Они медленно идут, наслаждаясь простором, болтая о музыке, фильмах и любимых книгах. Элишка вспоминает, как росла в Чехословакии, о своей подруге Лорене из заграничной школы в Женеве, о летних каникулах в Провансе. Адди рассказывает про свои любимые кафе в Париже, про мечту посетить Нью-Йорк и джаз-клубы в Гарлеме, вживую услышать великих исполнителей. Именно так приятно они могли бы беседовать до того, как их миры перевернули с ног на голову.

– По чему из довоенной жизни ты скучаешь больше всего? – спрашивает Элишка, поднимая на него глаза.

Адди не колеблется ни секунды.

– По шоколаду! Темному, швейцарскому, – широко улыбается он.