Джорджия Хантер - День, когда мы были счастливы [litres]

Эта забытая Богом земля ополчилась на них. Шесть месяцев назад, когда они только прибыли, стояла такая жара, что воздух с трудом проходил в легкие. Генек никогда не забудет день, когда их поезд наконец со скрежетом остановился и двери распахнулись, явив сплошной сосновый лес. Генек спрыгнул на землю, сжимая в одной руке кулак Херты, а в другой свой чемодан, на голове кишели вши, кожа на позвоночнике покрылась струпьями от того, что сорок два дня и ночи приходилось опираться на шершавую деревянную стену вагона. «Хорошо», – подумал он, осматривая окрестности. Они оказались одни посреди леса, немыслимо далеко от дома, но по крайней мере здесь можно было размять ноги и сходить в туалет не при всех.

Два дня они шли пешком по раскаленной августовской жаре, обезвоженные и теряющие сознание от голода, прежде чем вышли на поляну с длинными одноэтажными бараками из бревен, которые, казалось, строили второпях. Их измученные тела дурно пахли и были липкими от пота. Когда они наконец поставили свои чемоданы на землю, Романов, черноволосый охранник со стальными глазами, приставленный к их лагерю, поприветствовал их несколькими тщательно подобранными словами.

– Ближайший город в десяти километрах к югу. Местных жителей предупредили о вашем приезде. Они не захотят иметь с вами никаких дел. Это, – рявкнул он, показывая на землю, – ваш новый дом. Здесь вы будете работать, здесь вы будете жить; вы больше никогда не увидите Польшу.

Генек отказывался верить этому: не может быть, чтобы Сталину такое сошло с рук, говорил он себе. Но когда дни превратились в недели, а затем в месяцы, бремя неизвестности в отношении их будущего начало подрывать его уверенность. Неужели это все? Неужели так им суждено провести свои жизни, валя лес в Сибири? Неужели они, как и обещал Романов, никогда не увидят дом? Если это так, Генек не был уверен, что сможет с этим жить. Потому что не проходило ни дня, чтобы он не вспоминал, что именно из-за него они оказались в этом ужасном лагере, – правда, которая давила на него так сильно, что он боялся, что скоро сломается.

Однако больше всего Генека мучает то, что теперь он несет ответственность не только за свою жену. Тогда она этого не знала, но, когда они покидали Львов, Херта была беременна. Разумеется, это оказалось сюрпризом, который они отпраздновали бы, если бы жили в Польше. Но к тому времени, когда они это узнали, они уже несколько недель теснились в вагоне поезда. Перед самым арестом Херта обмолвилась, что у нее задержка, но учитывая стресс, с которым они столкнулись, это не показалось им странным. Через месяц менструация так и не началась. Еще через шесть недель Херта, несмотря на недоедание, раздалась в талии достаточно, чтобы беременность стала очевидной. Теперь до рождения их ребенка осталось всего несколько недель – посреди сибирской зимы.

Включается репродуктор, шипя помехами в морозном воздухе. Генек вздрагивает и рычит. Целыми днями до самой ночи репродукторы изрыгают пропаганду; можно подумать, бесконечные громкие лозунги убедят узников, что коммунизм – решение их проблем. Фанатичная революционная идеология льется им в уши весь день, и теперь почти свободно владеющий русским Генек понимает большую часть вздора, поэтому невозможно от него отрешиться. Он аккуратно обнимает жену и кладет ладонь ей на живот, ожидая удара – Херта говорит, что малыш активнее всего по ночам, – но все спокойно. Херта глубоко дышит. Как она умудряется спать в холоде и под рев репродуктора – загадка для Генека. Должно быть, вымоталась. Их дни полны лишений. По большей части они рубят деревья на сильном морозе, тащат бревна из леса по скользким замерзшим болотам и продуваемым всеми ветрами снежным дюнам на поляну, где грузят их на сани, запряженные лошадьми. К концу каждой двенадцатичасовой смены Генек истощен почти до беспамятства, а он не вынашивает ребенка. В последние две недели он умоляет Херту оставаться на месте по утрам, боясь, что она перенапряжется на работе, что роды начнутся, пока она будет посреди леса по колено в снегу. Но они уже обменяли все памятные вещи и одежду, без которой могут прожить, на лишние продукты, и оба знают, что как только Херта перестанет работать, их паек станет вполовину меньше. «Кто не работает, тот не ест», – частенько напоминает им Романов. И что тогда?

Наконец громкоговорители замолкают, и Генек выдыхает, расслабляя стиснутую челюсть. Глядя в темноту, он дает молчаливое обещание, что это первая и последняя зима, которую они проведут в ледяном аду. Еще одну он не переживет. «Ты завел нас сюда, ты сможешь найти способ выбраться». Он найдет. Может быть, у них получится сбежать. Но куда они пойдут? Он что-нибудь придумает. Способ защитить свою семью. Свою жену, своего нерожденного ребенка. Они все, что имеет значение. А ведь всего-то надо было поставить галочку – притвориться лояльным к Советам, пока не кончится война. Но нет, он был слишком гордым. Вместо этого он обозначил себя сопротивленцем. Черт, во что он их втянул?