Джорджия Хантер - День, когда мы были счастливы [litres]

На палубе Адди пробирается на нос сквозь толпу беженцев, кивая в знак приветствия и улавливая обрывки разговоров. «Вы слышали, Самора на борту?» – спрашивает кто-то, когда он проходит мимо. Адди интересно, узнает ли он Самору, если столкнется с ним. Наверняка бывший президент Испании купил билет в первый класс, палубой выше. Большинство разговоров, которые слышит Адди, о том, сколько изобретательности и неустанных усилий потребовалось, чтобы получить визы. «Простоял в очереди восемнадцать дней подряд». «Заплатил работнику посольства». «Ужасно, что приходится оставить сестер».

Некоторые высказывают предположения о том, сколько всего беженцев на борту: «Я слышал, шесть сотен… судно рассчитано на триста… не удивительно, что оно так переполнено… беднягам в третьем классе, должно быть, совсем тяжко». На палубе второго класса тесно, но это не идет ни в какое сравнение с самым нижним уровнем.

Примерно половина беженцев, которые встречаются Адди, евреи, некоторые из них упоминают имя Соуза Дантаса. «Если бы не посол…» Остальные – испанцы, бегущие от режима Франко, французские социалисты и так называемые дегенеративные художники и прочие «нежелательные элементы» со всей Европы – все они ищут убежища в Бразилии. Многие оставили семьи: братьев и сестер, родителей, кузенов, даже взрослых детей, – и ни одна душа не знает, что готовит им будущее. Но, несмотря на неопределенность, когда все поднялись на борт, общее настроение изменилось на счастливое предвкушение. «Альсина» должна отплыть в пять часов вечера, и в воздухе носится аромат надежды и свободы.

Адди проходит вдоль всего судна до носа, где обнаруживает темно-синюю дверь с латунной табличкой, и радуется своей удаче: «Salon de Musique, premiere classe». Музыкальный салон! Затаив дыхание, он берется за ручку и с грустью обнаруживает, что дверь заперта. «Может, кто-нибудь откроет ее», – говорит он себе, отступая к поручням и наблюдая за прогуливающимися мужчинами и женщинами. И действительно, через несколько минут синяя дверь распахивается, и из нее выходит молодой член экипажа в белой форме. Адди ждет, пока тот исчезнет в толпе, и успевает остановить дверь носком ботинка за миг до того, как она закроется. Внутри он видит лестницу и поднимается, перешагивая через две ступеньки.

В салоне пусто. Пол из вишневого дерева поблескивает между пересекающимися ковровыми дорожками из красной, золотистой и синей шерсти. Окна от пола до потолка, выходящие на правый борт, открывают вид на порт, а на противоположной стене висят зеркала, делая помещение больше, чем на самом деле. По углам стоят полированные деревянные колонны, а широкий арочный проем ведет, по предположениям Адди, в каюты первого класса. Кожаный диван, несколько круглых столиков и дюжина стульев в одном конце салона, а в другом конце, в углу – сердце Адди подпрыгивает в груди – концертный рояль «Стейнвей».

Адди направляется к инструменту, рассматривая его. Изготовлен, предположительно, в начале века, до Великой депрессии, когда производители переключились на кабинетные рояли. Адди дует на крышку и моргает, когда над инструментом поднимается облачко пыли, сверкая в солнечном свете. Рядом изящный круглый табурет с резными ореховыми ножками и литыми лапами в форме дельфинов так и манит сесть. Адди мягко вращает табурет, чтобы настроить высоту, и опускается на гладкое, слегка потертое сиденье. Он поднимает крышку рояля и опускает руки на клавиши, неожиданно переполненный ностальгией по дому. Повернув щиколотку, он заносит мысок над правой педалью. Прошло много месяцев с тех пор, как он мог позволить себе роскошь играть, но он даже не сомневается, что исполнит первым.

В салоне звучат первые ноты вальса Шопена фа минор, Адди наклоняет голову вперед и закрывает глаза. В тот же миг ему двенадцать лет, он сидит за родительским роялем в Радоме, где они с Халиной и Милой по очереди репетировали по часу каждый день после школы. После достаточной подготовки они выучили Шопена, чье имя в доме Курцей было почти священным. Адди до сих пор помнит чувство удовлетворения, наполнившее сердце, когда он сыграл свой первый этюд без единой ошибки.

– Маэстро Шопен гордился бы, – тихо сказала мама, похлопав его по плечу.

Когда Адди открывает глаза, то с удивлением обнаруживает, что вокруг собралась небольшая толпа. Все зрители одеты очень изысканно. На женщинах шляпки-колокол и элегантные пальто с бобровыми воротниками, на мужчинах мягкие фетровые шляпы, котелки и сшитые на заказ костюмы-тройки. В воздухе витает аромат одеколона – приятное отличие от застоявшегося запаха пота, пронизывающего места общего пользования на палубе ниже. Беженцы другого класса, да, но Адди знает, что все пассажиры корабля, даже одетые в шикарные меха и твид, одинаково бегут от ужасной судьбы.