Григорий Полянкер - Старый Сантос и его потомки

Дела в лавчонке шли неважно, и поэтому он каждому и всякому завидовал и, видимо, от вечно терзающей его зависти весь высох и ходил по улицам как тень. Люди потешались: редко в Германии встретишь таких общипанных колбасников. Среди этой породы толстяков невзрачный Шпильке, можно сказать, слыл уникумом. Некоторые ему даже завидовали — самую малость он тратил на одежду. Только большие роговые очки и не в меру высокий лоб придавали ему относительную солидность.

Дома соседи на него смотрели свысока и ни во что не ставили… Здесь же он большой начальник и может с каждым и всяким сделать что в голову взбредет…

Он устроился на широкую ногу в двухэтажном домике, где прежде была больница. Больных и калек, которые тут лежали, он приказал вывести к яру и расстрелять… Вызвав из гетто плотников, столяров, штукатуров, велел им немедленно отремонтировать помещение и поставить высокий забор. Сразу же после ремонта поселился здесь.

Все самое ценное, что еще осталось на торговой базе, в магазинах, в жилых домах, он старался свезти в свою резиденцию. Таким образом у него собралось немало мануфактуры, кожи, одежды, вина и прочего добра. Это ему дало возможность принимать у себя высокое начальство, всяких фюреров, которые приезжали сюда по делам. Этим самым Шпильке выигрывал немало: начальству всегда выгодно иметь на местах исполнительных и в то же время щедрых чиновников — в погонах и без таковых, да еще способных устраивать роскошные вечера, приемы. А значит, и расстояние до линии фронта постоянно увеличивалось для него. Такие коменданты нужны в глубоком тылу.

Правда, в последнее время Шпильке старается реже принимать гостей, меньше быть на виду у начальства. Нынешний пост его вполне устраивал. А Эльза, его милая супруга, когда они прощались, наказала ему строго-настрого, чтобы он там не рвался к чинам, к должностям и за крестами не гнался. Лучше, говорила она, занимать небольшую должность, да иметь руки и ноги, чем ходить на костылях и носить погоны генерала. Живая собака намного лучше мертвого льва…

Он оставил Эльзе колбасную лавчонку и двух шалопаев, но знал, что они прокормятся не торговлей, а посылками, которые он им будет отправлять из России. И не только посылки… Он надеется сколотить здесь приличный капиталец…

Кое-что Шпильке накопил еще в Польше, когда служил в зондеркоманде. Там он отличился во время карательных операций.

В одном из краковских костелов во время облавы он обнаружил склад оружия, которое тут же сдал гарнизонному начальству; зато коробку с золотыми вещами, найденную в подземелье, оставил себе…

В Варшаве, во время отправки транспорта в Освенцим, он успел вырвать кое-какие вещички из рук несчастных жертв. Одеждой он обеспечен. И Эльзе и детям хватит на всю жизнь.

Но, странное дело, чем больше он обрастал всяким добром, тем тревожнее становилось на душе. По его подсчетам, он уже отправил домой столько, что сможет после войны открыть большой магазин, купить особняк в центре городка, и тогда все эти торгаши-соседи будут завидовать ему… «Теперь нужно вести себя осторожнее, — размышлял он бессонными ночами, замирая от малейшего шороха. — Нужно беречь здоровье и голову, чтобы толком суметь воспользоваться приобретенным на войне…»

Ганс Шпильке хорошо знал свою Эльзу. Не успеет опа получить похоронку, как сразу же выскочит замуж за первого попавшегося. Она не станет по нем плакать и убиваться. С таким капиталом, с таким добром, что он ей переправил, Эльза сможет жить роскошно и весело…

Особых забот здесь, в глубоком тылу, у коменданта не было. Работа у него, как говорится, была не очень опасная, привычная. Здесь, в Яшполе, остались старики, женщины, дети, больные, которые даже не способны как следует запереть дверь. Евреев загнали в гетто, за колючую проволоку, и малейшая попытка неповиновения жестоко каралась. Находились, правда, иногда такие, что набрасывались на немцев, но таких смельчаков расстреливали на месте. Подозрительных немедленно арестовывали и отправляли сперва в подвалы гестапо, жандармерии или вспомогательной полиции.

И все же Шпильке теперь старался не лезть на рожон. Он держался подальше от опасных операций, оставался в тени, помня слова Эльзы о том, что живой пес лучше мертвого льва. Он и сам прекрасно понимал, что живой лейтенант лучше мертвого генерала…

Там, где все шло гладко и ничем не угрожало, он вел себя героем, как и подобает офицеру третьего рейха. Но стоило ему учуять, что пахнет порохом, он старался держаться в отдалении, не подставлять свою голову куда не надо, с удовольствием предоставляя эту возможность другим.