Григорий Полянкер - Старый Сантос и его потомки

В последнее время Степан стал побаиваться и Чубенко, своего денщика. У него было такое ощущение, что Лука рано или поздно убьет его.

Страшное предчувствие мучило полицая. Он стал вести себя осторожнее, больше сдерживался. Решил часть награбленного кому-нибудь сплавить. Уж очень оброс он всяким добром. Оно его сковывало и явно мешало в делах…

И пришла ему в голову идея. Вот когда настала пора использовать белую лошадь, которая стояла в сарае, не принося хозяину пользы.

В один из хмурых вечеров, когда не переставая шел холодный колючий дождь и улицы были безлюдны, Степан приказал старику запрягать коня в повозку, которую откуда-то притащил. Он погрузил на нее мешки, ящики с посудой, мягкую мебель, зеркала и велел Луке сесть рядом. Так они пустились в путь-дорогу.

Выехав на околицу, Чубенко слез с повозки:

— Куда мы идем?

— Куда надо! — буркнул полицай, окинув сторожа злобным взглядом. Подобрев немного, сказал, что они едут к его матери в Лукашивку, там оставят вещи и к рассвету вернутся домой.

Лука стал просить оставить его дома: жена сильно расхворалась, нельзя бросать ее одну…

— Холера ее не возьмет, твою старуху, — сказал Степан. — А если помрет, похороним с музыкой, а ты себе молодуху возьмешь! Если жизнь тебе дорога и ты не хочешь заработать пулю в лоб, выполняй приказ. Гони, куда велено…

Взглянув на карабин, Чубенко опустил голову и хлестнул лошаденку.

Чурай достал бутылку водки, колбасу, выпил, закусил и разлегся на мягких узлах, приказав ездовому разбудить его, когда подъедут к Лукашивке.

До глубокой ночи тащились они по дороге, которую здорово развезло. Подъезжали к селу, Степан сам проснулся, огляделся, взял у старика вожжи и погнал лошадь на гору, к своему дому.

Остановившись возле хаты, Чурай громко постучался в дверь.

На пороге появилась высокая, чуть сутулая старуха в черном платке и рваной свитке. Она испуганно взглянула на сына и не так на него, как на карабин и белую повязку на рукаве.

— Чего мямлите, матуся? Принимайте гостей с гостинцами! — кивнул он на повозку с вещами.

Он стаскивал узлы и бросал к порогу. Мать остановила его:

— Что это? Откуда столько добра? Где это ты столько награбил? У людей такое горе, погибают с голоду…

— Ничего, матуся, это мои вещи… Оставлю их пока у вас, потом заберу… Для вас, матуся, у меня тоже есть хорошие гостинцы…

— Что? Гостинцы? — возмутилась мать. — Убирайся ко всем чертям, чтобы я тебя больше не видела! Чтоб тебе добра не было, ирод! Ты бандюга, грабитель, где ты столько натаскал? Людей грабишь?! Так вот… Не знаю я тебя и знать не желаю!..

— Матуся, что ж это вы! Разве сына можно гнать?..

— Какой ты мне сын, если продал душу дьяволу! Рассказывали мне люди, как ты орудуешь в Яшполе, как ты над людьми издеваешься…

Она плюнула и захлопнула дверь.

Он стоял с узлами перед закрытой дверью, разъяренный, готовый убить свою мать.

Чубенко смотрел на него внимательно и презрительно, в душе довольный оказанным полицаю приемом.

Старик громко кашлянул и спросил:

— Что ж это, герр Чурай, мать так тебя встретила?

— Замолчи! Не видишь, старуха совсем спятила!

— Ой, нет! — покачал головой Лука. — Она, видать, башковитая женщина…

Чурай растерянно глядел на дверь и весь кипел от злости. Он испытывал неловкость перед стариком, который смотрел на него насмешливо. Подумав, Степан подошел к окну, осторожно постучал. Долго никто не отзывался. Наконец мать снова появилась на пороге, бросила ему в лицо:

— Не стучи!.. Не пущу! Нет у меня сына-полицая. Нету! Из-за тебя стыжусь людям в глаза смотреть. Ступай прочь, ирод!..

Дверь захлопнулась гулко, словно железная.

Степан постоял несколько минут. Дождь припустил сильнее. Он уже не обращался к старику за помощью, а сам погрузил на повозку награбленное добро. Приказав Луке примоститься сзади, Степан взял в руки вожжи и повернул обратно, в Яшполь. Всю свою злобу он изливал на беззащитное животное, хотя лошадь прилежно месила грязь и тащила тяжелую повозку изо всех сил.

Судьба все же повернулась к полицаю спиной. Как ни старался он добраться пораньше в Яшполь, чтоб никто не встретил, но лошадь с трудом дотащилась, когда уже светало и на улицах началось движение. Он подъехал к дому и только начал сгружать мягкие кресла и зеркала, как услышал шум подъехавшего автомобиля. Обомлел, увидев коменданта. Шпильке вылез из машины, окинул беглым взглядом узлы, мешки, зеркала и весь переменился в лице.