Григорий Полянкер - Старый Сантос и его потомки

— Замолчите, нельзя гневить бога!..

— Друзья, пошли! Нечего стоять! Что ж, мы так и будем наблюдать?.. — вытирая слезы, крикнула Ксения.

— Ну куда мы пойдем? Чем поможем? Не видишь, что ли, как они их бьют прикладами?..

— А на кургане стоят пулеметы… Фашисты нас сметут с лица земли… Мы ведь тоже матери… Наших детей может постичь такая же судьба…

— Идемте, люди! — крикнул Кузьма Матяш. — Надо спасать наших друзей! Сотни лет наши предки рядом с ними, бок о бок, жили и трудились на этой земле…

— Правду говоришь, Кузьма! — поддержал его Полищук. — Сегодня они поведут евреев на расстрел, а завтра нас. Идемте, пока не поздно!

Колокол замолк. В окружении нескольких односельчан спешил сюда Данило Савчук, они несли хоругви на длинных шестах, евангелие, иконы и кресты. Со взъерошенной седой шевелюрой, в нательной рубахе, босой, Савчук был страшен в своем гневе. Он роздал людям хоругви, кресты, иконы и крикнул:

— Пошли, односельчане! У кого бог в душе, у кого совесть — за мной! Надо попытаться спасти наших соседей! Если мы допустим это убийство, никогда не сможем спать спокойно, до конца дней наших нам будут мерещиться эти плачущие люди, эта дорога… И бог нас покарает, если мы так будем стоять и молча наблюдать… Немцы ведь верят в бога?..

— В черта они верят, а не в бога!

— А батюшка пойдет с нами?

— Что ж, пойду вместе с вами… — после минутного раздумья ответил отец Иеремей. Он застегнул у ворота рясу, поправил на груди большой крест, взял евангелие и вместе со всеми пошел наперерез колонне, которую гнали фашисты.

Возле своего двора стоял староста. Кузьма Матяш позвал его, и тот согласился идти. Впереди женщин, детей и стариков шагал грозный, с почерневшим от горя лицом Данило Савчук. Ветер трепал его волосы. Большие светлые глаза горели ненавистью. Его никогда еще не видели таким решительным. Заметив у калиток женщин с маленькими детьми на руках, немощных стариков, он говорил:

— Чего стоите? Пошли? Не видите, таких, как все мы, ведут на смерть!.. Завтра и ваших детей придут убивать…

И люди присоединялись к односельчанам, спешили, стараясь не отставать.

Лукашивцы уже догнали колонну. Навстречу им шагнул комендант Шпильке. Он хотел было вытащить из кобуры парабеллум, но почему-то опустил руку. Остановился, вынул из кармана платок, снял очки и стал протирать стекла.

Конвоиры и колонна тоже остановились. Стало тихо. Все смотрели друг на друга в напряженном молчании. Шпильке надел очки и крикнул:

— Куда вы?! Цюрюк! Вы хотите вместе с ними?

Все молчали. Только дети плакали. Ветер раздувал хоругви над крестами, поднятыми выше голов.

Комендант всматривался в суровые лица крестьян, которые стояли плотной стеной.

— Чего вы сюда пришли и кто вас звал? Соскучились по вашим евреям? Не можете жить без них? Разойтись! Пока я не приказал стрелять!..

Наперед выступил Матяш:

— Мы хотим знать: куда вы их гоните? Это такие же люди, как мы. Наши деды и прадеды жили рядом и трудились на той земле. Эти люди никому зла не причинили… Они хорошие соседи! Куда вы их гоните?..

Тут со всех сторон послышались голоса:

— Они такие же труженики, как мы!

— Это добрые виноградари. Зачем вы их преследуете?! Детей — и то гоните под ружье. Ведь и у вас есть дети, матери! Если бы ваших так гнали…

— Неужели вы такие бессердечные? — перекрывая шум, воскликнул своим громким зычным голосом Данило Савчук. Люди, сбившиеся в огромную толпу, хором закричали.

Шпильке закрыл руками уши. Он взглянул на колонну евреев, которая остановилась поодаль, на краю дороги, напряженно вслушиваясь в гневные слова. К коменданту подбежали два конвоира с автоматами, готовые по первому взмаху его руки открыть огонь. Шпильке уже решил было так поступить, но его вдруг охватил непонятный страх перед разбушевавшейся толпой крестьян, а возможно, он поколебался, плененный единением всех этих людей, готовых на все, даже на драку во имя спасения своих соседей. Люди с гневом смотрели на него и на его свирепых конвоиров. Впервые в жизни Шпильке растерялся, не зная, как поступить. «Расстрелять всех подряд?» — думал он. В какой-то степени это опасно для него в такой глуши, в этом медвежьем уголке. С чем черт не шутит, может здесь разразиться буря. Во всяком случае Шпильке хотя и не совсем категорически, но все же подумал в это мгновенье, что вряд ли целесообразно проводить одновременно две карательные операции — расстрелять жителей Ружицы и Лукашивки сразу, в один день. Не слишком ли много возьмет он на себя, лейтенант Шпильке?