Игорь Бондаренко - Такая долгая жизнь

Лариса зло глянула на него.

— Ты не обижайся, пойми: я член партии, а это вопрос принципиальный…

— Ну и спи со своими принципами, — зло оборвала его Лариса.

— Еще раз прошу тебя: пойми меня. Я люблю тебя и все равно женюсь на тебе, но только хочу полной ясности…

Лариса нехорошо улыбнулась:

— Осчастливил…

— Зачем ты так? — огорчился Ананьин.

— Никаким кулаком он не был. А если хочешь знать все до конца — не отец он мне вовсе, — вдруг заявила Лариса.

— Как — не отец?

И она рассказала ему о своем настоящем отце, о Григории, ссыльном.

— Так твой настоящий отец — революционер? — радостно воскликнул Ананьин и добавил с легкой укоризной и нежностью: — Ну что же ты, Лара, сразу не сказала…

После свадьбы их отношения мало изменились. Ни ответной любви, ни хотя бы благодарности за то, что в доме был полный достаток, она не проявляла. Придет он домой в полночь, за полночь — даже не спросит, где был.

Ананьин часто домой приходил поздно. Занимая должность секретаря парткома, фактически все решал на заводе он. Волевач — директор из старых спецов — беспрекословно подчинялся ему.

Год назад Волевач ушел на пенсию, и директором назначили выпускника Промакадемии, члена партии Семена Викторовича Колесникова. Наступили трудные времена для Ананьина. Колесников оказался человеком с характером. И на заводе уже не говорили, как прежде, по всякому поводу: Ананьин сказал, Ананьин распорядился…

По вопросам производства и начальники цехов и начальники участков прежде всего шли к директору. Ананьину было трудно примириться с этим, но и конфликтовать с Колесниковым он не хотел. Поэтому написал заявление в горком с просьбой дать работу, учитывая его юридическое образование. Просьбу удовлетворили. Решением бюро горкома его назначили заместителем начальника горотдела НКВД.

На новом месте дел тоже было предостаточно. Он редко ходил в форме. Но его и без этого узнавали. Здоровались с почтением.

Ананьин всегда отличался властолюбием. Теперь же его власть над людьми, как ему казалось, была безграничной. Он нередко читал это в глазах людей, которые сидели в его служебном кабинете, напротив, по ту сторону стола. Были среди них и женщины, которые привлекались по делу мужей-вредителей, растратчиков, бывших белогвардейцев. И в их глазах была покорность, готовность на все… И только один человек по-прежнему был ему не подвластен — Лариса.

Сергей Аристархович раздевался, тихонько открывал дверь в комнату жены, на цыпочках подкрадывался к постели и подолгу смотрел на нее, спящую. И такое злобное чувство иногда его охватывало, что ему хотелось хотя бы раз увидеть ее сидящей там, в кабинете, напротив, по ту сторону стола, и прочитать в ее глазах страх…

В 1936 году официального представителя ТАСС в Берлине не было, но его обязанности исполнял пресс-атташе Юрий Васильевич Топольков. Он жил теперь на Клюкштрассе, почти в самом центре. Квартира, которую он снимал в большом старинном доме, была для него и служебным помещением, и собственно квартирой.

Когда Топольков въехал в эту квартиру, там не оказалось никакой мебели, кроме стола, и Юрий Васильевич несколько дней спал на нем, подложив под голову пачку газет. Теперь две просторные, с высокими окнами комнаты, где он работал, были обставлены громоздкой казенной мебелью. В другой комнате тоже были письменный стол и шкаф, два кресла, только похуже, и несколько стульев. В этой комнате размещался помощник Тополькова — технический секретарь Виталий Костиков.

Виталий Костиков родом был с Поволжья, жил долгое время среди немцев-колонистов и окончил факультет иностранных языков Московского университета. Это и решило его судьбу.

Топольков из десятка претендентов на место выбрал Костикова. Костиков, в отличие от Тополькова, был высокого роста, блондин, светлоглазый, с белесыми бровями — вполне сходил за немца. Безупречно знал немецкий язык.

Костиков был исключительно трудолюбив, но по натуре своей замкнут. Имел жену, двухлетнюю дочку. Правда, дочка жила в Союзе с бабушкой, а он с Таней, молодой женой, — в Берлине. Потом Топольков узнал, что дочка — не его, но сам Костиков об этом никогда не говорил, а Топольков его не расспрашивал. Вообще в свою личную жизнь Костиков никого не допускал, и только один раз за полгода совместной работы он пригласил Тополькова домой, и то после того, как тот буквального напросился в гости.