Игорь Бондаренко - Такая долгая жизнь

За годы войны ему только раз посчастливилось побывать в Москве. Было это в сорок втором году. Москва была полуопустевшей. Безлюдная Красная площадь и Мавзолей Ленина, обложенный мешками с песком…

Москва сорок пятого года радовала. Во всем еще чувствовалось, что идет жестокая кровопролитная война, но уже отчетливо проступала Победа, ее приметы… Прежде всего это выражалось в настроении людей, было написано на их лицах.

Шатлыгин встретил Щаренского как старого друга, хотя коротко они вроде и не были знакомы. В ту еще встречу они долго говорили о Михаиле Путивцеве, известие о его гибели горячо приняли к сердцу. Это и сблизило их.

Генерал-лейтенант Шатлыгин поинтересовался, как идут дела на фронте, хотя сам был осведомлен. Но, видно, ему хотелось живых впечатлений. Потом разговор пошел по существу вопроса, ради которого Щаренского вызвали в Москву.

— Принято решение, Михаил Осипович, вернуть пограничников из армии и поручить им то, что положено: закрыть границы… В тылу наших войск на территории Польши действуют банды националистов, бандеровцев. Они свободно переходят к нам и чинят уже на нашей территории бесчинства. Надо положить этому конец. Когда пограничники закроют границу, положение сразу изменится к лучшему. Есть решение назначить вас начальником Политуправления погранвойск.

— Ясно, Валерий Валентинович… Откровенно говоря, жаль расставаться с армией. Привык я, и прежде всего к людям привык, но что поделаешь… Не в первый раз. А границу действительно закрывать пора…

— Ну и отлично… И вот еще что… Рад видеть вас в здравии. Но не мешало бы показаться врачам. Что-то все-таки у вас ведь было?..

— Очевидно, было… Да не то, что думали… Иначе я давно бы умер…

— Ну а теперь вы болей не чувствуете?

— Нет. В первое время болело, а потом как-то все исчезло…

— Я знаю одного человека. У него был туберкулез в запущенной форме, легкие в кавернах. А тут началась война. И он попросился у меня на фронт. Врачи, конечно, категорически против… Вот он и пришел ко мне… «Не хочу подыхать на больничной койке!.. На фронте, может, хоть одного фашиста убью…» И так горячо просил, что не выдержал я. Подписал назначение… А полгода назад он ко мне приходил после рентгена… «Вы с чем к нам пожаловали, молодой человек?..» — спросили его врачи. «Да ни с чем!» — обрадовался парень. Вот какие истории бывают…

— Похоже, и моя история такая, — сказал Щаренский.

В последующие дни Михаил Осипович прошел тщательное медицинское обследование.

Нельзя сказать, что Щаренский шел к врачам с легким сердцем. Вот, казалось бы, на фронте смерть тоже рядом была, каждую минуту могли убить… А все-таки есть разница: быть убитым на фронте или умереть от страшной болезни… Но в конечном итоге… В конечном итоге все равно — земля! Однако верно говорят: «Не надо бояться смерти. Когда я есть, ее нету… когда она есть, меня нету». На фронте, пока жив, пока воюешь, смерти нет, а когда она приходит внезапно, тебя уже нет… С болезнью все по-другому…

Обследование Щаренский проходил в той же клинике, что и до войны. И вот уже на руках медицинское свидетельство, где черным по белому написано: «Практически здоров».

Через два дня Щаренский выехал во Львов.

Львов по сравнению с другими городами, через которые пришлось пройти Михаилу Осиповичу, не сильно был разрушен. Во всяком случае, Щаренский без труда нашел дом, где он жил перед войной.

Соседи тотчас же его узнали, спросили про Асю…

Все ему здесь напоминало об Асе — люди, дом, их комнаты, близкая роща…

Почти три года минуло, как она умерла, но вся его короткая и счастливая жизнь с ней была в памяти, как раскаленные угли. Много смертей повидал он на фронте, сам нередко бывал на волоске от гибели, но смириться со смертью Аси никак не мог.

На фронте, в горячке боев, в бесконечной текучке разных дел, в короткие солдатские ночи, эти угли в его памяти как бы чуть притухали. Но вот он вернулся в старый дом, и ветер воспоминаний подул с новой силой и разжег их.

Ася была единственной для него и останется навсегда… Много раз Щаренский пытался убедить себя в том, что он сделал все, чтобы спасти жену, но при воспоминании о ней тупая, ноющая боль как бы заполняла его всего.

Уже когда Ленинград был окружен, он попросил одного знакомого летчика, который летел в Ленинград, вывезти Асю.

Летчик вернулся и передал ему короткую записку:

«Не могу оставить отца и мать… Не простила бы себе этого никогда. Знаю, ты поймешь меня…»