Игорь Бондаренко - Такая долгая жизнь

Звено «яков», ведомое Пантелеем Афанасьевичем Путивцевым, поднялось в воздух и пошло ему навстречу.

С земли следили за «юнкерсом» и по радио наводили на него наших летчиков.

«Яки» шли сначала на высоте восемь тысяч метров. Но вот с земли поступила команда — начинать подъем.

Самолеты стали карабкаться вверх.

Десять тысяч метров… Одиннадцать… Путивцев продолжал подъем. Неподалеку от него в поле зрения поднималась вторая машина. А где же третья? Пантелей Афанасьевич сделал вираж, чтобы лучше осмотреться. Третья машина почему-то застряла внизу, метров на семьсот ниже… И тут в шлемофоне Пантелей Афанасьевич услышал голос летчика:

— Что-то барахлит мотор… Перебои…

— Разрешаю идти на посадку, мы справимся сами, — скомандовал Путивцев.

С высоты 12 500 метров подъем резко замедлился. Мотор не гудел, а шуршал, но работал устойчиво. Покалывание в суставах было довольно сильным. Покалывание чувствовалось изнутри… В термобарокамере Путивцев выдерживал перегрузки, равные 14 000 метров, а сейчас только… Альтиметр показывал 13 500. Это уже неплохо. Немец должен быть где-то здесь… Мысль работала вяло.

Голос в шлемофоне заставил Пантелея Афанасьевича невольно вздрогнуть:

— Вижу! Вот он!..

— Ну что ты кричишь?.. Будто крокодила увидел… Обыкновенный «юнкерс».

Теперь и Путивцев увидел врага. Солнечные лучи освещали его. Крылья у высотного «юнкерса» были удлиненными, напоминали наш «АН-25», на котором Чкалов, а позже Громов летали в Америку.

— Заходи с другой стороны, — приказал Пантелей Афанасьевич напарнику.

Тот несколько снизился, а потом снова стал набирать высоту, прижимаясь к немцу. Немец сначала вел себя спокойно. Уже не раз русские самолеты пытались добраться до него, но все безуспешно. Не меняя курса, разведчик летел к Москве.

Он забеспокоился только тогда, когда Путивцев подошел к нему почти на пушечный выстрел. «Юнкерс» как-то нервно дернулся и покарабкался вверх. Путивцев тоже стал набирать высоту, заметно, однако, отставая от «юнкерса». «Неужели уйдет?..»

Путивцев нажал кнопку пушки… Но выстрела не последовало… Что случилось? Почему не стреляет пушка? Термометр за бортом показывал 62 градуса.

Пантелей Афанасьевич чуть изменил режим полета, допустил небольшой крен и сразу потерял четыреста метров высоты.

Глянул на «немца», висевшего вверху. И вдруг рядом с «юнкерсом» распустился белый бутон — это сработала пушка с другого «Яка».

«Юнкерс» клюнул носом, резко пошел на снижение. Видно, от близкого разрыва кабина разгерметизировалась, и немец теперь, если он еще жив, спешил вниз… «Юнкерс» неуверенно шел на снижение до десяти тысяч метров, потом выровнялся.

Путивцев тоже повел свой самолет на резкое снижение. Сверху было отлично видно — превосходная позиция для атаки. Поймав вражеский самолет в перекрестие прицела, Путивцев снова нажал кнопку пушки — легкий толчок, выстрел, и вражеская машина с отбитым крылом беспомощно закувыркалась, таща за собой дымный хвост…

Только теперь Путивцев почувствовал, что близок к обмороку. Пантелей Афанасьевич собрал всю свою волю: «Не хочу такого конца, не хочу!..»

Руки его работали автоматически. Самолет довольно ровно шел в небе в нужном направлении, и с земли никто бы не мог подумать, что летчик вел машину в бессознательном состоянии…

Постепенно силы восстанавливались…

На аэродроме Путивцев произвел посадку, как всегда, классически. Но из самолета выбрался с трудом.

С аэродрома домой его отвезли на машине.

— Что случилось, Пантюша, ты ранен? — забеспокоилась Анфиса, увидев мужа.

— Ничего, мать, не случилось… Стели постель… Смертельно хочу спать…

Проснулся Пантелей Афанасьевич уже вечером. В соседней комнате кто-то плакал. Кажется, Инна?

Пантелей Афанасьевич рывком поднялся и вышел к жене и дочери…

— Борю ранили, папка…

— Чего же ты плачешь? Ранили ведь только… Письмо от него?..

— От него, от него, — подавая конверт, поспешила Анфиса.

Пробежав глазами письмо, Пантелей Афанасьевич и в самом деле успокоился. Борис сам написал письмо. Сообщал, что лежит в госпитале в Вологде. Ранен в ногу…

— Ну вот видите, в ногу… Полежит, отдохнет, манной каши сладкой поест… Помню, как я в госпитале лежал. Тепло. Ты весь в чистом. Сестры в белоснежных халатах… Я бы сам сейчас в госпитале полежал, — утешал как мог Пантелей Афанасьевич домашних.

Гитлеровцы из Таганрога угнали на каторжные работы в Германию тысячи молодых людей. Получила повестку и Валентина Дудка. Ей надлежало явиться на биржу труда «для перерегистрации». За неявку грозил расстрел. Что за «перерегистрация», таганрожцы хорошо знали. Надо было прятаться, но где? В станице Винокосовской, где раньше жили дедушка и бабушка, никого из родственников не осталось. В Солодовке вот уже около двух лет с небольшими перерывами стоял фронт. Да и лучше ли в деревне? Город вон какой большой, а в деревне все друг друга наперечет знают. Нюра посоветовалась с Ксеней, и решили спрятать Валю у Осиповны — вдовы их брата Прокофия. Осиповна жила одна на Буяновской. Немцев у нее не было. Во дворе большой погреб. В погребе пусть и спрячется.