Игорь Бондаренко - Такая долгая жизнь

— Все это очень разумно, Хавель, — одобрил Гитлер. — Но для достижения наших целей прежде всего необходимо разъединить славян. Мы смогли бы на первых порах несколько увеличить украинское население за счет русских. Тогда возникнет вражда между русскими и украинцами. Это совсем не значит, что украинцы займут место русских. Придет и их час. Мы должны раз и навсегда похоронить химеру, придуманную большевиками.

— Что вы имеете в виду, мой фюрер?

— Я имею в виду так называемый интернационализм. Даже русским, живущим, скажем, в Ярославском комиссариате, необходимо внушать, что они лучше русских, живущих в Туле.

— Это гениально, мой фюрер. Я полагаю, что необходимо предусмотреть также санкции по пресечению внебрачных связей между представителями арийской расы и недочеловеками.

— Конечно, Хавель! Смертная казнь славянину, если он осмелится лечь в постель с немецкой женщиной! — Возбуждение снова охватило Гитлера. — На восточных территориях немцы должны жить отдельно от славян в хороших благоустроенных поселках. Города и села русских и украинцев мы не будем благоустраивать. Мазанки, соломенные крыши — все это останется для них.

Хавель поспешно достал блокнот.

— Разрешите, мой фюрер, записать ваши мысли?

Гитлер в знак согласия кивнул головой и продолжал:

— В школах мы введем латинский алфавит. Русские будут обучаться столько, сколько нужно, чтобы они знали только простейшие правила арифметики. Немецкий язык будет обязательным для всех народов, населяющих восточные земли.

— И для народов Кавказа? — спросил Хавель.

— Я сказал — для всех! Было бы нецелесообразно делать, скажем, общим языком для Кавказа грузинский. Всякое объединение возможно только под немецкой эгидой, влияние на другие народы должно быть только немецким… Все эти проблемы, конечно, огромны но своим масштабам. Но было бы преступно думать о них как о несбыточных. От решения расовой проблемы зависит будущее третьей империи. Если мы решим расовую проблему, а мы ее решим, третья империя будет существовать тысячи лет!

— Мой фюрер! Я уверен, что все немцы, от мала до велика, пойдут до конца по пути, избранному вами.

Гитлер был удовлетворен ответом. Он поднялся, давая понять, что аудиенция заканчивается. Он снова направился к глобусу. За ним последовал профессор.

— Когда мы сделаем все это, Хавель, в Европе, мы возьмемся за весь мир…

Гитлер легонько толкнул «земной шар», и тот стал медленно вращаться. Материки и океаны, земли и разные страны — все поплыло перед глазами Хавеля. Багровые блики огня, полыхающего в камине, пятнали «Землю». Профессор обратил внимание на то, что Советский Союз на глобусе выкрашен не в красный цвет, как обычно, а в желтый. «Фюрер видит Россию в желтом разливе хлебов. Какая огромная и какая богатая страна!» — с вожделением подумал Хавель. Хавель не знал, что Гитлера просто раздражал красный цвет. Подделываясь «под моду века» — социализм, Гитлер большую часть нацистского знамени отдал красному цвету. Но здесь, дома, он мог быть самим собой.

В это время скрипнула дверь, и на пороге бесшумно появился Гейнц Линге. Это могло означать только одно — приехала Ева.

31 декабря 1940 года помощник командира взвода Дмитрий Дудка получил увольнительную до утра. Старшина роты Сергей Чибисов, набивавшийся в дружки к Дмитрию, звал его с собой, в местечко, где у него была зазноба — Ирена, полька.

— Не пожалеешь, Митька, — обещал он. — Дело верное. Сестра Иренки — баба вдовая и в самом соку. Мужика ейного, капрала, германцы в прошлом году убили под Варшавой. И год с лишком она постится. Соображаешь?..

— И какая она из себя? — спросил Митька.

Дудка не собирался идти с Чибисовым. Спросил он про эту польку так, для отвода глаз. С тех пор как в военном городке появилась Ася Владимировна, Дмитрий не мог больше думать о других женщинах. Все они сразу как-то потускнели, померкли в его глазах. Молодое Митькино тело вспоминало иногда о Фиркиных ласках, но сердце и разум противились этим воспоминаниям и гнали их прочь. Свое внезапно вспыхнувшее чувство к Асе Владимировне Митька всячески скрывал, и на то было много причин. Но пронырливый, наблюдательный Чибисов как-то перехватил Митькин влюбленный взгляд. Полупрезрительная всезнающая ухмылка заиграла на его веснушчатом лице.

— Эта беленькая не в моем вкусе — вся в жменю поместится, — небрежно обронил он. — Но такие вот худенькие бывают особенно злыми на любовь.