Дмитрий Гусаров - Партизанская музыка [авторский сборник]

— Товарищ комиссар! — я даже захлебнулся от неожиданного счастья. — Да я достану, привезу…

Но, как видно, Малюк ждал от меня совсем не такой реакции или уже сам пожалел о сказанном. Он резко махнул рукой:

— Хватит! «Достану»! Там и дурак достанет!

На развилке возле столовой, где одна тропка вела к штабу, а другая — в казармы, он вновь удивил меня напутствием:

— Не горюй! Чего-нибудь придумаем…

Я вернулся в свой взвод. Политрук Леонтьев, сидя за единственным в казарме столом, читал вслух газету.

Московские газеты поступали в отряд два-три раза в неделю, во взвод доставалось по экземпляру «Правды» или «Красной звезды». В течение дня газеты под присмотром дневального лежали на столе, и каждый мог читать их сколько хватало времени и желания, однако вечернюю громкую читку политрук сделал обязательной. Он никого не понуждал слушать, не требовал тишины и внимания — просто приходил в казарму, усаживался за стол и, пошелестев газетой, начинал читать. После ужина до отбоя, кроме получаса на чистку оружия, полагалось свободное время, и всякий был волен распоряжаться им по своему усмотрению, но всегда находилось двое-трое охочих слушателей, которые подсаживались к столу. Читал политрук медленно, с многозначительными паузами для осмысливания, и эта расчетливая неторопливость привлекала внимание, заставляла других, занимавшихся своими личными делами, постепенно затихать и прислушиваться. Кроме сводок Совинформбюро, Леонтьев предпочитал длинные политические статьи, одну-две на вечер, и этого вполне хватало, ибо находились желающие порассуждать, поспорить, растолковать услышанное.

Взвод в своем большинстве состоял из вологодских добровольцев — партийно-хозяйственных работников районного масштаба, почти всем им довелось пройти до войны через различные курсы повышения, усовершенствования и переподготовки, поэтому к политическим вопросам они относились с ревнивой дотошностью. Спор нередко уходил в такие теоретические дебри, что наш добрый и тихий политрук лишь молчаливо переводил свои светло-синие глаза с одного спорщика на другого, с любопытством выжидая, кем будет пущена в ход очередная ссылка на классиков марксизма. Последнее слово, как правило, оставалось за самыми голосистыми, которые и после отбоя, в темноте, продолжали добивать своих оппонентов, пока кто-нибудь не запускал на всю казарму беззлобную матерщину и в наступившей тишине не добавлял для оправдания:

— Дадите вы отдохнуть или нет?!

Признаюсь, долгое время я чувствовал себя во взводе неуютно. Дело было не только в моем «зеленом» возрасте — ведь было во взводе четверо моих ровесников: Дима Матвеев, Коля Петренко, Женя Лебедев и Миша Мингалев, а в том ощущении, что попали мы в какую-то странную непроницаемую среду, где все друг друга ценят не по нынешней службе, а по гражданским чинам и заслугам, и мы, молоденькие парнишки, не имевшие ни чинов, ни заслуг, уже одним этим поставлены в положение, обязывающее нас быть у них на побегушках.

Так вот и существовало на первых порах в нашем взводе даже не два, а целых три слоя. Верхний — старые партизаны, воевавшие со дня организации отряда, имевшие уже боевые награды: политрук Леонтьев, помкомвзвода Леша Кочерыгин, бойцы Павел Брагин и Федор Шкипин, сандружинницы Надя Лазарева и Клава Матросова. Все это были хорошие люди, но стать с ними вровень мы не могли: для этого нам надо было пройти проверку в настоящем деле. Сходить хотя бы в один поход, хотя бы в одну разведку! То, что им довелось испытать в летнем григорьевском рейде на Поросозеро, казалось нам настолько невероятным, что они, познавшие это, в нашем сознании отделялись от остальных особой чертой… Их в отряде было около двадцати, и мы нисколько не обижались, что живут они по более вольному режиму, чем мы: часто получают увольнительные то в Пудож, то в Теребовскую, то в Семенове; свободно и запросто держатся с командирами, которые, как выяснилось, сами совсем недавно были рядовыми партизанами; не мелочатся, не крохоборничают при раздаче хлебных, сахарных и табачных пайков — и вообще ведут себя по-родственному.

У нас, молодых, отношения с ними были ясными и полными надежд на будущее. Сложнее обстояло с тем пожилым «номенклатурным» слоем, который был для нас и не столь привлекателен, и малопонятен, но он как бы отделял нас от бывалых партизан, выдавливая на самый низ взводной иерархии.

Давил, давил да и выдавил…