Николай Камбулов: Тринадцать осколков

— Ранен… Молчи, никому ни слова.

Чупрахин кладет его руку себе на плечо.

— В строю не разговаривают, — полушепотом произносит Егор. — Крепче опирайся на матроса. Самбуров, возьми у Мухина винтовку.

Шапкин дает нам по очереди бинокль и велит посмотреть на чернеющий в море берег Керченского полуострова. Прикладываю к глазам прибор. Холодный металл обжигает переносье, терплю и с затаенным дыханием стараюсь рассмотреть изрезанные берега, увидеть там фашистов. Но, кроме серой расплывчатой массы, ничего не вижу. Молча передаю бинокль Мухину. Чупрахин, сбив ушанку на затылок, сидит на бруствере окопа и говорит:

— Зря стараешься, Алеша, расстояние большое.

— Увидит, — упорствует Шапкин. Месяц назад приказом командира дивизии ему присвоили воинское звание старшего сержанта и поставили временно командовать взводом. Отделение теперь возглавляет Егор. Захар одет в новенькую шинель с треугольниками на петлицах. Она ему очень идет, как-то по-особому оттеняет суровое, немного настороженное лицо.

— По всему видать: будем высаживаться в Керчи, — суетясь возле Мухина, говорит Захар. — Не зря мы тут топчемся. А море-то какое — зверь, а не море, рычит, плюется. И такую пучину мы должны перепрыгнуть. Это, пожалуй, труднее, чем на Хасане было. Хотите, расскажу, как мы там самураев утюжили?..

Кирилл, расправляя спину, вытирает горбатый нос, подмигивает мне:

— Наш командир — огонь! Я о нем заметку во фронтовую газету послал. Все о нем рассказал, как он на марше по самолетам открыл огонь, как вот командиром стал… Хочется, чтобы меня там, в редакции, заметили. Писать я умею. Заметят?

— Обязательно, и тебя и Шапкина, — отвечаю я и, взяв кирку, начинаю углублять окоп. Под ударами звенит и крошится схваченная морозом земля.

Приходят подполковник Шатров и лейтенант Сомов. Шатров невысокого роста, прямой, на нем ладно сидит обмундирование. Если бы не шрам на щеке, он был бы красавцем. Но рубец с голубым отливом испортил лицо. У подполковника звонкий, как выстрел, голос. Шатров приказывает отвести роту в укрытие и построить в две шеренги.

— Медленно работаете. Другие уже отрыли окопы, — упрекает Шатров. Он достает из планшета какой-то листок.

— «Шапкин Захар Петрович», — читает он.

— Я, — чуть подавшись вперед, откликается старший сержант.

— Правильно назвал вашу фамилию, имя и отчество?

— Правильно.

— Десять шагов вперед, марш!

Шатров обходит кругом Захара и вдруг неожиданно для нас палит из пистолета в воздух. Шапкин вздрагивает, виновато улыбается.

— Закалки не чувствую! Становитесь в строй.

Подобную операцию Шатров проделывает с каждым. Сзади Кувалдина он поджег взрыв-пакет. Егор, тихо вздохнув, и ухом не повел.

— Как у вас со слухом?

— Хорошо, не обижаюсь.

— На сколько метров бросаете гранату?

— Когда как, со злости швырну метров на шестьдесят.

Шатров отступает назад и вопросительно смотрит на Сомова, потом на Егора.

— Я серьезно спрашиваю.

— Понимаю, — роняет Кувалдин.

Подполковник вынимает из кармана шинели деревянную болванку, обитую железом, и передает ее Кувалдину.

— Бросайте!

Егор мощным взмахом рассекает воздух. Граната с характерным шумом, похожим на клекот, описывает в воздухе дугу и падает далеко за курганом.

— Со злостью бросали? — с улыбкой спрашивает Шатров и приказывает измерить расстояние.

— Семьдесят шагов, — возвратясь, докладывает Сомов.

— Подходяще, становитесь в строй. Беленький!

— Я!

— Наденьте противогаз!

— Есть!

Кирилл торопится. Но движения его неуверенны и неотработанны. Видимо, не часто приходилось заниматься таким делом. Когда наконец он надевает противогаз, подполковник приказывает:

— Бегом до той высоты и обратно. Марш!

Кирилл бежит тяжело. Но все же преодолевает расстояние. Встав в строй, Беленький жадно глотает воздух.

— Трудно? — спрашивает у него Шатров.

— Почему трудно?.. Я грамотный человек, понимаю, что к чему.

— Хорошо. А все же трудно?

— Нет, — глотнув очередную порцию воздуха, упорствует Кирилл.

— Похвально. Где служили?

— В кавалерийской дивизии. В маршевую роту попал из госпиталя. Животом болею. От грубой пищи это.

— Бывает и не от пищи, — чуть улыбнувшись, замечает Шатров и обращается к Сомову: — Тренироваться и тренироваться, метать гранаты, рыть окопы, преодолевать проволочные заграждения.

Живем в землянках у самого моря. Здесь много войск. Для чего они сконцентрированы, нам, конечно, неизвестно. Одни утверждают, что будем десантом высаживаться на Керченский полуостров, другие поговаривают о создании резервной армии, которая якобы будет переброшена по воздуху для обороны Москвы. Это радует Кувалдина. Он все чаще вспоминает о Москве. Счастливец! Он бывал у Кремля, видел в Мавзолее Ленина. Но рассказывает он о столице неумело и почему-то все больше о заводе «Серп и молот», где до службы в армии работал подручным сталевара. За это Чупрахин злится на Егора: «Косой ты на язык, Егорка, корявый. Парень столичный, а на слова никакого таланту. Вот Кирилл — это оратор. А ты что? Только про мартен и можешь говорить…»