Николай Камбулов: Тринадцать осколков

В наступившей тишине раздается голос Шапкина:

— Паникер!

— Отсталый элемент, — поддерживает его Беленький.

— Смирно! Ша-го-ом марш! — Сомов взмахивает рукой, и мы вновь пылим по дороге.

Сгущаются сумерки. На небе вспыхивают звезды. Кругом тишина. В душе черт знает что творится! И всему причина — этот старик. Может быть, и в самом деле он паникер? Я еще не видел живых паникеров. Стараясь отвлечься от назойливых мыслей, напряженно вглядываюсь в темноту: впереди идут командир и политрук. Вдруг их фигуры сливаются, и передо мной снова вырастает дед. Вижу старика отчетливо, словно он рядом, вижу каждую морщинку на его усталом лице, реденькую белую бороденку, бесцветные глаза, широкий лоб, сухую руку, испещренную синими венами. «Что ты, старый, ко мне пристал?» — мысленно кричу ему. А он в ответ: «Что, нехорошо? Ты, брат, не отворачивайся от меня».

Слышу голос Кувалдина:

— Ты, студент, запомни слова старика.

— По-твоему, он не паникер? — поспешно отзывается Чупрахин.

— Я с ним не служил, — отвечает Кувалдин.

Егор скуп на слова, а если приходится ему вступать в разговор, с его губ слетают короткие фразы, похожие на загадки. Сожалею, что сейчас поблизости нет Шапкина или Кирилла, а еще бы лучше, если бы был политрук. У Правдина, видимо, прямое и чистое сердце. Почему-то кажется, что сейчас нет труднее дела, которое он несет на своих плечах. Почему мы отступаем, почему как-то не так получается, как мы думали раньше о войне? Для многих из нас эти вопросы — что для первоклассника алгебраические задачи. А политрук обязан ответить на них. Обязан.

Ночную тишину нарушает звонкий голос Сомова:

— Рота, стой!

Урча, на дорогу выползает легковая машина. Открывается дверца, и перед командиром и политруком роты вырастает коренастая фигура военного, затянутого ремнями.

— Кто здесь старший?

— Я, лейтенант Сомов.

— Вы команда двадцать два тридцать пять?

— Так точно, товарищ полковник.

— Я командир дивизии Хижняков, вот мои документы. Вам необходимо изменить маршрут и следовать в район Темрюка. — Полковник включает карманный фонарик и, развернув карту, поясняет: — Вот здесь, у развилки дорог, вас встретит мой начальник разведки подполковник Шатров. Вы Поступите в его распоряжение. Поторапливайтесь. О маскировке не забывайте. Может появиться воздушный противник.

Машина, фыркнув, пропадает в темноте.

Стоим молча в ожидании новых распоряжений. С нарастающей силой доносится гул самолетов. Гул прерывчатый, странный. «Вез-зу, вез-зу», — металлическим голосом выговаривает мотор.

— Воздух!

Рассыпаемся по обочинам дороги. Падаю в какое-то углубление и чувствую под собой копошащегося человека. Горячая тугая волна срывает со спины вещевой мешок. Рвутся бомбы. Захлебываясь, в воздухе со свистом и шипением пролетают осколки. Человек подо мной уже не шевелится. Он притих, словно скованный мгновенным крепким сном. Пытаюсь ощупать его и вдруг под ладонью чувствую ствол пулемета. Торопливо вставляю в приемник диск и, ни о чем не думая, длинными очередями стреляю в темный полог ночи.

— Сумасшедший! Ты же демаскируешь! — срывающимся голосом кричит Шапкин и выхватывает из моих рук пулемет. — Лежи и не шевелись! Приказа стрелять не было. Понимать надо! — гневно заключает он.

Внезапно наступает тишина. Пахнет гарью. Захар вскакивает на ноги и посылает куда-то две короткие очереди. Молча ищу вещевой мешок, сталкиваюсь с Чупрахиным.

— Чью-то сумку ко мне забросило, — говорит он.

— В колонну по четыре, рота, стройся! — командует Сомов.

Построив нас, лейтенант спрашивает:

— Раненые есть?

Раненых оказалось шесть человек. Их выделяют в отдельную группу и, назначив одного из них старшим, оставляют дожидаться попутной машины. Сомов обращается к нам с короткой речью:

— Вы получили боевое крещение, правда маленькое, но все же это боевое крещение. Мне нравятся действия командира отделения Шапкина. Он не испугался бомбежки, открыл огонь по фашистским самолетам. Так должен поступать каждый боец.

Идем без остановок. Мучает вопрос: сказать ли Егору о том, что огонь из пулемета открыл не Шапкин, а я? Наконец решаю — дело не в том, кто это сделал, важно другое: нашелся такой боец, и главное — командир признал такие действия правильными. Да и зачем в неудобное положение ставить Захара, еще сочтут, что я пытаюсь прославиться.

Что-то отстает Мухин. Тревожно посматриваю на него:

— Алексей, устал?