Николай Камбулов - Тринадцать осколков

Это, пожалуй, было самое крупное беспокойство, потревожившее тихую жизнь команды выздоравливающих офицеров. Вскоре хирург сделал Лемке на нос нашлепку, и все пошло по-прежнему: море плескалось дремотно и таинственно, и никто не думал, что оно, это великолепие жизни, может быть страшно и грозно, как удар молнии.

Именно так представлял себе море Пауль Зибель, когда остались позади, горные пастбища и его рота заняла оборону на высоте, неподалеку от Бахчисарая. Здесь проходила единственная дорога на Севастополь, и Зибель понимал, что русские нанесут очередной удар именно в этом направлении, и мысль о том, что позади море — рубеж, на котором наземные войска бессильны что-нибудь сделать, — рождает обреченность и страх…

Зибель попробовал отвлечься от грустных размышлений. Он вызвал к себе лейтенанта Лемке: Отто командовал первым взводом, который занимал оборону возле дороги и, по замыслу Зибеля, должен был первым принять на себя удар русских.

— Отто, как там у тебя, спокойно? — спросил Зибель, кладя на стол флягу с коньяком. Лемке потрогал синеватую нашлепку на носу, отчеканил, как на строевом смотре:

— Мины расставлены, окопы отрыты.

— Пей! — сказал Зибель, подавая стаканчик. — О море солдаты разговаривают?

— Генерал Енеке создал в Крыму крепость. Фюрер сказал: обязанность крепостных войск — обороняться, — выпалил Лемке.

— А все же?.. Разговоры о море идут?

— Русские нашу крепость не возьмут, господин обер-лейтенант… Придет время, и я эту проклятую девчонку разыщу, руки и ноги оторву. Пусть обрубком поживет. — Лемке вдруг умолк, его круглые бегающие глаза остыли, и он после продолжительной паузы сказал: — Турция сволочь! — Лемке был сыном мелкого дипломата. Его отец, доктор Ганс Лемке, писал ему на фронт, что Турция в конце концов выступит против России. Лемке очень хотелось, чтобы именно сейчас турки ударили по Красной Армии в Крыму, чем облегчили бы положение армии генерала Енеке. Он снова выругался: — Турция сволочь! Придет время, мы ее научим, как служить фюреру. Мой отец пишет: турки выжидают. Выжидают! — повторил Лемке, сжимая кулаки. — Мой отец просто болван. Разве можно разводить дипломатию, когда грохочут пушки? Критерий один: стоишь в стороне от нас — значит, против нас… Нет, турок надо проучить, хватит «миндальничать!

— А что поделаешь? Не начинать же войну с Турцией! — рассудил Зибель.

Лемке еще больше озлобился:

— С кем? С турками?! Какая там война. Разве эти азиаты способны воевать! Да стоит фюреру топнуть ногой, крикнуть, и они сразу поднимут лапки кверху. Так и произойдет. Мы их заставим помогать нам, и не только паршивыми сигаретами, но и дивизиями. Умники нашлись — выжидают. Сволочи, и только. Нейтралисты! — крикнул Лемке. — Нейтралисты — значит, красные, значит, на стороне Советов… Таких надо вешать, вешать! — Лемке весь затрясся.

Пауль подал ему рюмку:

— Выпей, успокойся.

Они выпили по две рюмки подряд. Лемке вздохнул:

— Море… Да, оно близко. Я застрелил одного подлеца — болтал об эвакуации. А сегодня слышал опять те же разговорчики: потонем, русская авиация даст жару. Это страшно…

— Молчать! — одернул его Пауль и, схватив сумку, выскочил из блиндажа… Было сыро, и пахло морем. Зибель закурил, съежился, словно прячась от кого-то. Над ним висело крымское небо, черное и низкое, и казалось, что небо медленно опускается, вот-вот коснется головы, придавит. Пауль присел на корточки, увидел Лемке. Отто удалялся, направляясь к дороге, к своему взводу. Потом он растворился в темноте, будто пропал под водой, даже брызги почудились Паулю, и он невольно закрыл лицо руками.

Лемке проспал в окопе до утра. С ним находился его денщик, высокий рыжий Вилли, известный во взводе тем, что был однофамильцем фельдмаршала Роммеля. Вилли разложил перед Лемке завтрак, Лемке захохотал:

— Обер-лейтенант Зибель вчера спрашивал меня о море… Ха-ха-ха… Море! Ты, Вилли, боишься моря?

Денщик нахохлился: да, он боялся моря, боялся потому, что знал, видел его, когда переправлялся через Керченский пролив под огнем русских. От берегов Тамани отчалило двенадцать суденышек, а к керченскому берегу пришло только одно, и, когда начали высаживаться, русский снаряд разворотил корму. Вилли прыгнул в воду и еле выбрался на берег, оглянулся: серая туча пилоток и фуражек плыла по воде, мерно качаясь и изгибаясь. У Вилли потемнело в глазах, и он от страха закричал: «Они утонули! Они на дне!» Этот крик и по сей день стоит у него в ушах. Что же он ответит господину лейтенанту?