Николай Камбулов - Тринадцать осколков

Кашеваров подозвал к себе Дробязко, показал рукой в окошко:

— Видишь, стоит бронемашина? — сказал он. — Там мой ординарец, лейтенант Сергеев, пусть организует поесть.

— Петр Кузьмич, отставить, — вдруг перерешил Акимов. — Времечка в обрез, меня ждут переговоры с Москвой.

Вместе с ними вышел и Дробязко. Кашеваров на ходу еще раз напомнил Кравцову, что именно утром, в девять ноль-ноль, дивизия атакует немцев и что Кравцов обязан к полуночи иметь необходимые сведения о противнике на своем участке, чтобы не попасть впросак и не подвести соседние части.

— Свяжите меня с начальником штаба, — сказал Кашеваров связисту, сидевшему в броневике. Ему подали микрофон. Он откашлялся, сбил на затылок фуражку, щелкнул переключателем: — Говорит ноль два, — начал Кашеваров. Язык кода был непонятен Дробязко, и он с любопытством рассматривал Сергеева, заметил на груди у него нашивки о ранении. По их цвету определил, что лейтенант имел одно тяжелое ранение и одну контузию. «Вот так ординарцы портянки стирают», — невольно пришло в голову Дробязко.

Неподалеку полыхнул сноп огня, вздыбил землю. Над головами пропели осколки. Акимов прислонился к броне-автомашине. Дробязко подумал: «Да уезжайте вы быстрее отсюда» — и переглянулся с Кравцовым.

Акимов, видимо, понял их и, когда в воздухе пропело еще несколько снарядов, достал из кармана трубку, начал, не торопясь, набивать ее табаком. Закурил, сказал:

— Ай-Петри позади, на очереди Сапун-гора. Обойти ее нельзя. Значит — только штурм… Только штурм. А как вы думаете, товарищ подполковник?

Кравцов не ожидал такого вопроса, да и был занят мыслью о лейтенанте Сукуренко: справится ли она с поставленной перед взводом задачей, сможет ли собрать данные о противнике? Видимо ей, девушке, трудно управлять разведчиками. Он был доволен ее работой, но все же в душе таилось желание при первой возможности поставить на взвод хорошего парня, а Сукуренко пристроить в штабе, и сейчас собирался по этому вопросу посоветоваться с Кашеваровым.

— Ведь вам брать Севастополь, вам, — продолжал Акимов, — а не мне и не ему. Мы с Петром Кузьмичом для атак уже устарели… Ваше мнение для нас очень ценно. Возразите: что ж, мол, говорить, когда операция спланирована. Да, да, это верно, разработана, рассчитана, И все же посоветоваться надо. Штурм — дело нелегкое, прямо скажу — крови прольем много. Но как по-другому взять Севастополь? С моря? Черноморский флот еще не окреп, а время не ждет. Как же?

— Только с суши, — сказал Кравцов, сетуя в душе на то, что упустил момент доложить Кашеварову о Сукуренко.

— Вот-вот, — подхватил Акимов. — Это значит, что надо готовиться к штурму Сапун-горы, не теряя ни одной минуты. Об этом мы еще поговорим, посоветуемся. Так, что ли, Петр Кузьмич?

— Так, товарищ Акимов, именно так. — Комдив захлопнул дверцу. Броневик поднатужился, фыркнул и вскоре скрылся в горах.

Паулю Зибелю казалось, что сейчас в Крыму нет такой долины, нет такого ущелья, нет лощины, откуда бы не могли показаться русские войска: они выползали буквально из каждой расщелины и, атакуя, сметали с едва занятых рубежей. И он, Пауль Зибель, командир егерской роты, отходил и отходил, то поспешно, то планомерно — по приказу командира батальона. И еще казалось ему в эти дни, будто не немецкая армия до этого прошла от границ до Волги, а огромная часть России — от Волги до вот этих гористых мест — прокатилась непомерной тяжестью по немецкой армии, и теперь войска, подавленные и измочаленные, еле успевают менять рубежи своей обороны, чтобы не попасть в плен. Что там, позади, что ожидает их на последнем рубеже отхода? Обер-лейтенанту Зибелю и в голову не приходил этот вопрос: просто не было времени подумать об этом…

Рота Зибеля прикрывала шоссе, ведущее к Бахчисараю. К вечеру он узнал, что русские заняли Джанкой и успешно продвигаются к Симферополю. Зибель посмотрел на карту и впервые за время отступления остро почувствовал, что впереди у отходящей армии — море.

О, это море! До чего же ты красиво и притягательно в дни отдыха и мирного труда!.. Зибель не трудился на море, но он знает его, это расчудесное Черное море, по Ялте, куда он попал раненым из приволжских окопов. Госпиталь размещался на самом берегу в красивом удобном здании какого-то бывшего санатория для рабочих, «какого-то» потому, что, когда Пауль прибыл туда, все дворцы и лучшие дома уже именовались по-другому — по имени тех, кому Гитлер обещал после войны передать их в личную собственность, и старые названия санаториев и домов отдыха не произносились… Море плескалось под окнами. Живое, теплое, быстро меняющее свою окраску, оно ласкало его мягким, целебным взором, от которого закипала кровь в груди и война забывалась напрочь. Не было адской машины (черт возьми, откуда она появилась у русских!), машины страшной, многорукой, бросающей огромные пригоршни пуль и мин, снарядов и бомб, не было тех снежных налетов, под которыми лежали скрюченные, замерзшие солдаты и офицеры армии Паулюса, не слышались стоны умирающих от холода и ран, а было оно, только оно, это море, обильно политое жаркими лучами жаркого солнца, и воздух, хмельной, как брага: вдохнешь раз, другой — и в пору прыгать, скакать, искать развлечений. И Пауль искал их. С шумной компанией выздоравливающих офицеров он бродил по Ялте от дома к дому, горланя песенки… Перед носом захлопывались двери домов, опускались жалюзи окон, и они, офицеры, шли дальше, на ходу пили вино, состязались, кто больше выпьет. Однажды им повезло: они вошли во двор, на скамейке под тенистым деревом сидели молодая девушка и молодой парень. Они подползли, затаили дыхание. Парень и девушка смотрели друг на друга влюбленными глазами. Потом обнялись. Она плакала, он что-то говорил ей. Пауль понял только одно, что девушку зовут Люси. Маленькая и нежная Люси вдруг повернула голову и увидела их, пятерых офицеров, лежащих в траве. Люси вскрикнула. Парень метнулся к ограде — видимо, хотел перескочить через стенку, — но лейтенант Отто Лемке (ему здорово вбили в голову мысль, что каждый русский — партизан) ударил из автомата, парень упал замертво. Потом они окружили Люси. Лемке сорвал с нее кофточку, заорал, как сумасшедший: «Какие красивые груди!» — и повалил ее на скамейку, но тотчас же отпрянул, дико визжа и мечась по двору, боясь оторвать руки от лица. Люси поднялась, выплюнула изо рта какой-то красный шарик. Это был кончик носа Лемке. Все хохотали, а Отто, уткнувшись головой в траву, ревел и кричал: «Убейте ее, убейте ее!» Он, Пауль, а за ним остальные бросились к Лемке: ему надо было оказать помощь. Перевязали рану. Лемке поднялся, щелкнул затвором автомата, но возле скамейки никого не было — Люси исчезла, будто сквозь землю провалилась. Перевернули весь дом — никого! Лемке разрядил диск автомата в труп парня и потом, по дороге в госпиталь, бросал камнями в окна домов, угрожая сжечь проклятую Ялту, лишившую его красивого носа…