Владимир Михайлов - В свой смертный час

— Хорошо. Скажем, двадцатого числа. Привезите сюда же в такое же время. Позвоните мне по внутреннему телефону. Я к вам выйду. Всего доброго. Желаю вам успеха.

Она отдает мне папку и протягивает руку для прощания.

— Но я хотел бы с вами поговорить, — растерянно бормочу я. — Узнать о Борисе, о вас, о вашей жизни…

— Что же обо мне? Я живу хорошо. У меня интересная работа. Хорошие жилищные условия: мы получили новую квартиру недавно. Чего же еще?

— Но…

— К сожалению, я сейчас очень занята, — уверенно перебивает меня Татьяна Николаевна. — Извините, срочное задание министерства…

Мои надежды на то, что удастся поговорить с Татьяной Николаевной двадцатого числа, когда я приду возвращать ей письма, тоже не оправдались. И на этот раз Татьяна Николаевна спокойна, деловита. Но снова уклоняется от разговора. Нет, она не имеет принципиальных возражений против разговора. Но что поделаешь? У нее, к сожалению, нет времени. Может быть, когда-нибудь позже. Возможно, осенью. Или зимой…

Тогда я спрашиваю, что называется, напрямик:

— Вы не хотите, чтобы была написана книга о Борисе?

— Нет, отчего же! У меня нет возражений. Я ведь вам для этого давала его письма.

— Почему же вы не хотите рассказать мне о нем и о себе. Ведь вы знали его, как никто другой. Вы были его женой.

— Нет. Мы не были расписаны.

— Но он называл вас женой?

— Да.

— Почему же вы не расписались?

— Так получилось. Мы не торопились. Мы ведь не ожидали, что его убьют.

И, спокойно попрощавшись, она уходит. А я остаюсь со своими недоуменьями. Мысленно ищу я причины ее странного, на мой взгляд, поведения. Перебираю в уме разные варианты. Мотивов можно придумать много. Но ни один из них не кажется истинней другого. Я слишком мало знаю о школьной поре жизни Бориса Андриевского, о его отношениях с одноклассниками, о его юношеской любви. И я решаю встретиться с Ларой. Прошу прощения — с Ларисой Павловной.

Извини, кошечка, что долго не писал. Был в дороге. Ездил в командировку. Вчера вечером соизволил прибыть в часть. Ехал хорошо. Сел на подножку и завел научный разговор с одной девицей на тему: «Аборт и его применение в сельском хозяйстве». В самый разгар научного спора меня попросили войти в вагон для проверки бумажек. Охмурил довольно-таки легко и без дальнейших приключений пилял до Вильнюса, где и был забран за хулиганство. Один тип чистенький и пузатенький, соизволил обозвать офицера-танкиста «сопляком», хотя я для проверки сих слов даже взглянул в зеркальце и убедился, что под носом совершенно сухо и культурно. Личные переживания, трудности похода и оскорбление личности, как таковой, сильно повлияли на мои больные нервы, и тип вынужден был приземлиться своим кругленьким животиком на грязный перрон, коим образом и прополз метра два. Смотаться не удалось и пришлось осчастливить комендатуру своим пребыванием в качестве арестанта. Папиросы, офицерская этика, прочая ерунда спасли бедного Борю, и ровно через сутки я ехал на автомашине к передовой.

Вечером 27/9 при стечении толп народа и восторженных криках солдат, грязный и усталый, прибыл в часть. Встретили очень хорошо, даже сам не ожидал. За мое отсутствие произошли большие изменения (Гришки уже нет). Хорошо хоть есть еще Ларкин. Завтра, дорогая, опять воевать. Ну что ж, постреляем.

Меня очень волнует твое положение. Как у тебя дела с тем? Короче говоря, Таня, ты должна сходить к частному гинекологу, он тебя осмотрит и скажет свое заключение. Причем, дорогая, ты сделаешь это ради себя и для меня на следующий день, как получишь письмо. Все это, конечно, ерунда, но ты знаешь, как я тебя люблю, и мне кажется, что с тобой может что-то случиться. Отбрось всякий ложный стыд и не приходи в отчаяние, если что-нибудь случилось. Все пустяки. Помни, что твой Борис долгие месяцы смотрел смерти в лицо и все же выжил, убивал, а сам был здоров и весел.

Если тебе понадобятся деньги, то пойди к моей маме. Я посылаю ей около трех тысяч. Все будет в порядке. А вообще я прямо не знаю, что это я себе в голову вбил. Во всяком случае осторожность никогда не помешает. Верно? Помни, моя девочка, что бы с тобой ни случилось, я всегда с тобой. В каком бы ты ни была тяжелом положении, — все ерунда, все течет и все делается к лучшему. Обо мне не волнуйся, у меня все в порядке. Болванка теперь меня не должна взять, так как сам стал стальной. И к тому же она знает, что Бориса в Москве ждет Таня. Напиши, не болит ли у тебя то?