Владимир Михайлов - В свой смертный час

— Пойдемте ишшо раз покурим…

И мы снова выходим с генералом покурить на лестничную площадку.

Когда «тридцатьчетверка» Андриевского съезжала с высоты на боковую дорогу, ведущую к концлагерю, он увидел, что Чигринец машет ему рукой, высунувшись по пояс из люка танка, поврежденного при штурме высоты Экипаж этой машины ремонтировал левую гусеницу, и Андриевский поэтому подъехал к Чигринцу справа.

— Чего тебе? — спросил он нетерпеливо.

— Ты, командир, сидить на связи без передыха: если что — мы подскочим…

Поездка к концлагерю на одной лишь машине таила в себе опасные неожиданности, и у Андриевского, как обычно в подобных случаях, возникло веселое возбуждение, которое требовало немедленного выхода. Задержав Андриевского в те минуты, когда Борис уже рвался к действию, Чигринец невольно «подставил» себя под это его настроение и стал его жертвой. Хотя Борис торопился, он не смог отказать себе в удовольствии подковырнуть Чигринца вечной, но ненадоедавшей подковыркой, связанной с тем, что командир взвода постоянно путал свои радиопозывные, которые и на самом деле менялись очень часто.

— А кто со мной связь держать будет? — с невинной деловитостью спросил Андриевский. — Ты, что ли?

— А хто же? — подтвердил Чигринец, как всегда не подозревающий о подвохе.

— У тебя какой позывной — Ураган? — еще деловитее продолжал спрашивать Борис.

— Ага.

— Так разве ты Ураган?

— А какой же?

— Значит, Ураган?

— Я говорю: вы сидить на связи, — начиная чувствовать какой-то подвох, постарался вернуть разговор к главной теме Чигринец, — чтобы, если что…

— Парнишка, у вас вся спина белая, — сдерживая смех, сказал Борис.

— Чего? Чего?

— Назови свой позывной. А то я не буду знать, с кем говорю по рации.

— Нема дурных, — попытался уйти от прямого ответа Чигринец. — Не купишь!

— Чего — не купишь? Все вертухаешься? Говори прямо: опять забыл?

— Ты скажешь…

— Гоньба! Гоньба! Я правильно по-хохлацки выговариваю? Не скажешь позывной — отключусь от тебя. Я не подумаю: это со мной немец разговаривает. Ясно?

Именно при таком повороте разговора Чигринец всегда как-то терялся, стараясь, однако, при этом все же сохранить свой обычный важный вид. Вот это сочетание показной самоуверенности и внутренней растерянности казалось Борису очень смешным.

— Ну чего причепился? — напряженно морща лоб, недовольно сказал Чигринец. — Значит, Ветер — это…

— Ты разве Ветер? — перебил его Андриевский.

— Ты Ветер, — уверенно сказал Чигринец.

— Тогда порядок. Звиняюсь.

— А я Тайфун, — Чигринец вспомнил свой позывной. — Тайфун, тебе говорю…

— Ах ты мой коханый, — засмеялся Борис. — Правильно я выговариваю?

От толкнул сапогом в спину Ткаченко, и «тридцатьчетверка» рванулась с места. Чигринец что-то прокричал им вслед, чего, конечно, невозможно было услышать.

Андриевский остался стоять в машине на ногах, глядя из люка на дорогу, которая ничем не отличалась от той лесной дороги, по которой его рота подходила к высоте. Снова перед ним лежала скучная колея, снова в глазах рябило от утомительного мелькания малорослых сосен по ее сторонам. Больше он ничего не видел. Но члены его экипажа видели из машины еще меньше. Поэтому Карасев попросил его:

— Командир! Ты бы хоть говорил нам, чего видишь.

Веселое возбуждение от опасности у Бориса не только не прошло, но усиливалось с каждым десятком метров приближения к цели поездки.

— Говорю, что вижу, — оживленно сказал он. — Я вижу, как одинокий красавец танк несется по лесной дороге, сея ужас и смерть. Как грозный призрак мщения…

— Отставить призрак, — сказал со смехом Карасев. — Ты докладай по инструкции…

— Докладаю по инструкции, — подхватил его слова Борис. — Я — Ветер. Двигаюсь по дороге в юго-западном направлении. Я лечу как демон. Лик мой ужасен. Даже птицы в лесу пригорюнились, даже сизый волк приужахнулся. Гудет мать-земля под гусеницей, на небе красно солнышко чего-то такое делает. Экипаж готов к выполнению боевой задачи. Даже Багратион перестал в носу колупати…

Тут дорога сделала крутой поворот, и почти сразу лес кончился.

Борис увидел открытое пространство полей, покрытых бурой влажной грязью с остатками серого снега. Справа, вдоль леса, метрах в двухстах от него тянулась колючая проволока, по ее концам стояли, как на ходулях, дозорные вышки, от которых, уже перпендикулярно к лесу, снова тянулась лагерная проволочная ограда. За проволокой видны были несколько бараков.