Владимир Михайлов - В свой смертный час

Как это похоже на Андриевского! Но едва ли не в равной степени похоже на любого офицера его поколения и его склада. А сколько было таких!

— Вы уверены, что это был именно танк Андриевского?

Сероватая сухая кожа на лице генерала — единственный признак возраста — медленно и почти незаметно розовеет.

— Знаю, что кое-какие товарищи теперь распускают сплетни, якобы никто не закрывал меня от снарядов с риском для жизни. Вроде бы со мною не было ничего такого на фронте. Хотят принизить мою роль как командира бригады. Но меня мои орлы не раз спасали от гибели. И в тот раз так было. Я шел с передовым отрядом. Конечно, я лично не видел, кто именно меня прикрыл своим танком. Вылезти посмотреть, кто остался в подбитом танке, нельзя было под таким обстрелом. Думаю, вы понимаете, что существует инстинкт самосохранения. И надо было продолжать выполнять задачу. Мы объехали горящую машину и пошли вперед. На высоты. Кто горел в танке — я не видел. Но это был Андриевский.

Наступает короткая пауза.

Потом, посмотрев на меня, Петр Харлампиевич говорит:

— Ко мне уже после войны приходила его мать. Кто-то ей рассказал, что ее сын тогда и погиб, спасая меня. Я понимаю: тяжело матери думать, что ее сын сгорел. Но он тогда не погиб. А за этот подвиг был представлен к Герою Советского Союза. О его подвиге много раз писали газеты.

Я молчу потому, что слышал уже разные версии того, за что Андриевский стал Героем.

Петр Харлампиевич снова раскрывает огромную красную книгу с приказами Верховного Главнокомандующего. Между ее страницами лежат газетные вырезки. Он надевает очки, не спеша перебирает крепкими длинными пальцами с очень коротко обрезанными ногтями легкие шершавые листочки. Один такой листочек он поднимает и начинает читать. Мне видна обратная сторона старой газетной вырезки. В центре ее — картинка. Напрягая зрение, я различаю стихотворную подпись под ней: «Ганс сидел на чердаке, Автомат держал в руке. Залетел в чердак снаряд: Где рука, где автомат?!» Крупным шрифтом набран заголовок «ГАРРИ ТРУМЕН». При вырезывании статьи, напечатанной на обороте, заметка о Трумене сильно пострадала. «Новый президент, Соединенных Штатов Америки, видный деятель демократической партии, Гарри Трумен родился 8 мая 1884 года в семье фермера в г. Ламар (штат Миссури)…»

Еще одни стихи:

Больше я ничего не успеваю прочитать, потому что Петр Харлампиевич говорит:

— Нашел. Здесь говорится о подвиге Андриевского.

Он передает мне вырезку. Статья называется «Оправдаем высокую награду». Начинаю читать («Пришло радостное известие: Родина наградила нашу часть орденом Суворова…»), но тут же слышу голос Петра Харлампиевича:

— Это можно пропустить. Об Андриевском на втором столбце.

Второй столбец:

«Памятно одно шоссе. Это шоссе превращено танкистами в своеобразный музей. Сотни немецких автомашин, тяжелых и полевых орудий, бронетранспортеров и зениток, автобусов и самоходок были захвачены, уничтожены, искорежены здесь. О разящей силе советских танков говорит каждый метр шоссе. Исключительную отвагу и героизм совершали гвардейцы на каждом шагу. Вот механик-водитель Духов. Это он на горящем танке выполнил боевую задачу и спас машину. Вот Борис Андриевский. Он своей машиной закрыл командира».

Тут же карандашом приписано мелким почерком:

«Это он меня закрыл».

На полях газеты я замечаю еще одну обширную карандашную запись, сделанную той же рукой.

«Андриевский мной представлен к званию Героя СССР. Прекрасный офицер, москвич. Я не могу без волнения вспомнить его героический подвиг, он не жалел себя, чтобы спасти своего командира. Борис Андриевский готов был погибнуть смертью героя в момент, когда защищал своей броней меня. Мое положение было критическое, он, видя это, бросился ко мне на помощь. Разве с такими людьми я не дойду до Берлина?»

— Это я тогда еще, на войне, записал. И мною эта газета тогда же была послана семье, в эвакуацию, — объясняет Петр Харлампиевич. — Они до сих пор все помнят о том, что Андриевский меня спас. Вся семья. Тут еще есть об этом подвиге несколько вырезок. Хотите ознакомиться?

— Не стоит, — говорю я. — Пожалуй, в другой раз.

— Как угодно. А Ларкина фотографий у меня много сохранилось. Я вам подберу.