Владимир Михайлов - В свой смертный час

Милая Таня! Астрахань. Ехали мы через Казахстан, страшная жара, полупустыни, скверная вода. Приехали 12-го вечером. В дороге время провели неплохо. Шамовки хватало вполне, хотя ее достать невозможно. Но где Борис пропадет? Две минуты беседую и получаю на одной станции ящик помидоров, на другой — огурцов и яблок. Извини, что не написал тебе вчера. Не вышло. Дело в том, что в Астрахани относительно много водки. Вчера с утра достал литр, в обед мой дружок достал литр и четвертинку. Так что все попытки написать тебе письмо были тщетны. Мы ремонтируем здесь танки. Работаем так, что руки некогда помыть. Увидел много интересного. В одной машине патронов куча, другая пробита насквозь, у третьей башня чуть ли не вся покрыта засохшей кровью. Интересно, что машина, на которой я буду работать, имеет 40—50 прямых попаданий и отделывается вмятинами. Здорово! Днем вкалываем, а вечером гуляем. Здесь великое множество садиков, сквериков, садочков. Там и гуляем. Пока из этих прогулок вышел совершенно невредимым. Вот где покушал я виноградику! Мне не хватало лишь помощника в твоем лице. Я бы тебя угостил и черным виноградом, и простым, и дамскими пальчиками. А как душисты и сладки туркестанские дыни! Что, слюнки потекли? Вообще у нас почти нет денег. Ну, да это все ерунда. У меня осталась кипучая энергия. Этого вполне достаточно.

В городе много моряков и мало танкистов. Пользуемся большим почетом как у пехоты там разной, так и у гражданских индивидуумов. Живу в общем на великий палец. Пиши мне на училище. Как у тебя дела в институте? Как здоровье? Ты только не обижайся, что письма получаются такие скучные и неинтересные. Право, лучше никак не состряпаю. Совсем разучился писать что-либо. По-моему, достаточно еще годика, и я с большой охотой превращусь в первобытных людей. Ну, ничего: завтра буду объясняться тебе в любви. Идет? Целую (воздух, к сожалению) много, много раз. Твой Борис.

— Петр Харлампиевич! Сколько вам тогда было лет?

— Я с девятого года.

— Это сколько же получается в сорок пятом году?

— Тридцать шесть лет. Ну, среди командиров бригад люди и помоложе меня были. Я поздно начал. Не секрет, что танкистов вначале у нас было больше, чем танков. Хоть взять того же Коцюру…

— Моложе вас?

— Моложе. Вместе воевали. После войны мы вместе кончали Академию Генштаба.

— Вы с ним дружили?

— Сослуживцы. Встречались часто.

— А с кем вы дружили в своей бригаде?

— Отношения в бригаде были здоровые. А чтобы особенно дружить с кем-нибудь из подчиненных… Этого не было. Банкеты устраивали офицерские. Разговаривали. Конечно, были некоторые и недовольные командиром. Не без этого. Дисциплину надо поддерживать. Иной раз и в бою припугнешь нерадивых. Это я, конечно, между нами. А то может, получиться, что командир только судом стращал. Неправильно. Главное в освещении войны — заботиться о воспитательном значении для молодежи. Под этим углом зрения следует войну рассматривать.

— Разве молодежи не полезно знать полную правду о войне? Разве не погибли многие из нас только потому, что представляли себе войну совсем не такой, какой она бывает?

— Правду знать надо. Но воспитывать мы должны на героических образцах.

— Разве вы своим сыновьям не рассказываете всей жестокой правды о войне?

На лице генерала появляется неожиданная и грустная улыбка.

— Не очень они теперь интересуются этими делами. Старший своими делами на предприятии день и ночь занят. У студента — институт, спорт… А третий сын… У нас в семье большое горе.

Только что я слышал в голосе Петра Харлампиевича сдержанную гордость, теперь же за сдержанностью и уверенным спокойствием тона я различаю скрытую боль.

— Хороший был мальчик. А в эвакуации заболел. Семья в Чувашии жила. Голодали, холодали. Заболел мой мальчик менингитом. Сейчас в психиатрической клинике находится. Большое у нас с женой горе. Вчера ездили к нему. Тихий такой. Химия действует. Теразин, харизин… А все-таки домой его взять нельзя. Ездим, навещаем…

Несколько минут мы молчим.

— После второй академии я командовал дивизией. Вы там, кажется, побывали? В той глуши мальчика врачи не могли лечить. Попросил перевода в Москву. Командующий округом не хотел отпускать. Предлагал большие продвижение по службе. Но я надеялся, что в Москве мальчику помогут, вылечат… Вот я вам покажу его фотокарточку до болезни…

Я рассматриваю старую любительскую фотографию. Петр Харлампиевич смотрит на нее из-за моей спины. Потом он прячет ее в ту же огромную книгу приказов Верховного Главнокомандующего.